.

Романс 1

Category: Uncategorised

Published Date

Written by Super User

Hits: 1602

Исполнитель: Павел Рассудов

Композитор:

На стихи:

Л. Больцман

"В стенографических записях Больцманна встречаются многочисленные разрозненные мысли и критические примечания, котoрые можно причислить к афоризмам. Некоторые он использовал для своих лекций" (Ilse M.Fasol-Boltzmann: Ludwig Boltzmann, Prinzipien der Naturfilosofi, стр. 294)

Если бы только студенты знали, как неприятно порицать их -  они бы учились лучше из одного только сострадания!

Разум - это инструмент, который часто бросает нас на произвол судьбы. Как странно мнение, будто бы мы можем думать обо всем, что нам вздумается.

Идеи копятся и выстраиваются по порядку, даже когда мы не думаем, а отдыхаем.

Когда гульден от богатого переходит к бедняку, сумма квадратов счастья увеличивается!

Человек подобен ломовой лошади, которая падает под своей ношей, замирает на мгновение и снова работает как только ее подхлестнут кнутом.

Истиный благодетель человечества - ложь. А ее враг – истина.

Идеализм - это возврат к самым наивным из всех представлений.

Страшно наблюдать у других, как законы мышления прекращают действовать из-за небольших погрешностей работы мозга, но еще хуже - замечать это у самих себя...

Для пессимиста, философа и поэта все люди одинаково плохи. Для сочинителя некрологов - все одинаково хороши, благородны и добродетельны.

Что для человека мозг, то для науки математика.

Ровная поверхность не бывает выпуклой. Математике легко - она сама создает свои объекты. А физика прикасается к строптивой материи, как к рвущейся повсюду паутине.

Экспериментальная физика демонстрирует законы природы. А фокусник доказывает обратное, но теми же средствами!

Я презираю эксперимент подобно банкиру, презирающему мелочь.

Природа подобна кокетливой девушке - к ней нужно 3 раза постучаться.

Атомистика - это не плохое мировоззрение, понятие мировоззрения плохо само по себе - никогда нельзя связывать себя с определенным мировоззрением.

Утверждать, что молекулярная теория обладает чисто историческим значением все равно, что сказать машинисту: внутреннее устройство паровоза обладает чисто историческим значением.

Свобода взращивает колоссов. Искусства Германии нередко встречают нас своими прекрасными творениями, но Статуи Свободы нет среди них.

Несчастье философии в том, что она подобна тошноте во время приступа мигрени: пытается извергнуть то, чего на самом деле нет. Задача  философии - исцелить человечество от этой мигрени.

---

 

3 ноября 1875 года

Милая, любимая моя Йетти!

По возвращении обнаружил гору неоконченных дел; поскольку сегодна с 3 до 8 пополудни я принимаю эkзамен, а до того мне необходимo проверить письменные работы, я пишу тебе с утра, не откладывая, всего пару строк о том, что я жив-здоров, благополучно добрался; мать и Хедвиг тоже здоровы, и то что с каждым днем я люблю тебя все сильнее! Мать и Хедвиг целуют тебя, передают привет и благодарят за твои милые письма. У меня было двое весьма приятных попутчиков -  та пара, у которых ты осведомилась, не пора ли мне садиться на поезд. Они оба весьма жалели тебя, ибо увидели, как ты грустна. Особенно та дама была этим сильно тронута. Они жалели также и меня, ибо должен признать, что когда горы так стремительно пропали из виду, и каждая минута уносила меня все дальше от тебя, я заплакал. После того, как я позволил себе такое ребячество, я не в праве учить тебя, но я надеюсь, что ты будешь сильной девочкой и скоро вновь станешь спокойной и веселой. 
Прощай,
1000 раз тебя целует 

твой тебя любящий вечно и неизменно Луи.

---

 

Штрихи к портрету Больцманна (Ильза-Мария Фазоль-Больцманн)

В Граце у моего дедушки была собака- немецкая овчарка. Каждый день в обеденное время пес убегал со двора, направлялса в город и ждал перед Институтом своего хозяина, который ходил в обеденный перерыв в близлежащий ресторан. Там собака ложилась под столом у его ног. Данное обстоятельство расстраивало Больцманна, он полагал что не пристала собаке так мучиться и продал ee в Каринтию. Но спустя несколько дней во время обеденного перерыва пес снова появился, худой и одичавший и лег под столом у его ног. Больцманн очень стыдился своего поступка и больше никогда с ним не расставался.

Из личных писем:

Во время своего 2го посещения США 
с сыном Артуром  (1904)

Это было очень неприятное путешествие. Всю дорогу сильно штормило, противотуманный горн не давал спать по ночам, корабль маленький, множество неудобств...

"Любезная мама, (жена(O.D.)

Это было очень неприятное путешествие. Всю дорогу сильно штормило, противотуманный горн не давал спать по ночам, корабль маленький, множество неудобств...мы оба целы и невредимы! Что касается меня, то я надеюсь, это не изменится, потому что поездка нанесла ущерб моему здоровью - в моем-то возрасте и с моей болезнью нервов...я болен и если эта ужасная меланхолия, которая овладевает мной сейчас, не пройдет в Вене, то я не смогу читать лекции..."


Возможные причины депрессии, изложенные его внучкой 
(сокращенно)

Смерть его матери Катарины была для него большим ударом. В этом же году он переживал тяжелый психологический кризис - врачи диагностицировали у него невростению (понятие устаревшее в современной медицине, xарактеризующее состояние повышенной чувствительтности, усталости и  неспособности выдерживать нагрузку). С детства он страдал астмой, кроме того, его зрение резко ухудшилось, и он с трудом проводил свои эксперименты.

Приглашение Б. в Берлин (1888 г) на место скончавшегося профессора Кирххоффа привело к ряду драматичных обстоятельств, о которых даже написана книга:

6 января ему пришло приглашение на место профессора  при Филосовском факультете Университета Кайзера Фридриха-Вильгельма (Berlin). Он с радостью согласился, должен был приступить к работе 1 октября. Неожиданно 24 июня он пишет отказ: мотивирует это тем, что он до этого времени готовил лекции по экспериментальной физике,  лекции по теоретической физике требуют большой подготовке, особенно что касается зрения, и это было бы слишком большим напряжением для его глаз:

"это решение стоило мне колоссальных усилий....пытаясь заняться подготовкой к работе, я понял, что она невозможна без постоянного напряжения моего зрения... моя совесть не позволяет мне принять такой ответственный пост профессора и не владеть предметом целиком и полностью".

Он посылает 2 документа: медицинские заключения от офтальмологa и от своего психиатора, подтверждающего его невростению.
27 июня он просит своего коллегу Альтхоффа (Берлин) не открывать этих писем, игнорировать их . Но 9 июля Король Пруссии освобождает его от обязательств.
16 июля Б пишет: "каждый день каждую ночь я сожалею о моем  решении, принятом мной в состоянии крайнего возбуждения"
Университет в Граце повысил ему жалование за решение остаться. Из-за этих перипетий Б был крайне истощен физически и психически Он предпринял еще одну попытку попасть в Берлин, но на пост профессора уже велись переговоры с Максом Планком. О своем решении Б сожалел до конца своих дней.

Вслед за этим событием последовала смерть его сына Людвига Хуго (аппендицит).

Б ушел в работу и почти не занимался семьей, запирался в своем кабинете и почти ничего не ел и не пил. После "берлинской катастрофы" ему еще сильнее хотелось уехать из Граца, поэтому охотно согласился на пост профессора теоретической физики в Мюнхенском Университете

Годы в Мюнхене были самыми счастливыми в его рабочей жизн,и в первую очередь из за хорошего отношения с коллегами. Но Б. постоянно боялся ослепнуть, потерять пост и таким образом остаться без пенсии и материальной поддержки для семьи (австрийский подданный). 
И его жена в основном по этой причине настаивала на возвращение в Вену. Но профессура в Вене ему не понравилась.
Он быстро пожалел о своем переезде.
Не было больше встреч дружеских вечеров с учеными коллегами.

Пытался вернуться в Мюнхен но не было вакансий.

При первой возможности - это была вакансия в Лейпцигском Университете – Б. согласился но необходимость снова принимать решения менять университет повергли его вновь в состояние депрессии. Уход из Венского Университета был совершенно неожиданным для всех. Он ушел не попрощавшись с коллегами и не сделал передачу Института физики своему последователю, как это принято, ему даже не успели найти замену.

---

Заметки, сделанные во время путешествия через Атлантику (3 путешествие в США, 1905)

Однажды я рассмеялся, прочитав что художник может проводить дни и ночи в поисках подходящей краски только для того чтобы написать море. Теперь я больше не смеюсь над этим. Я увидел цвета моря и я заплакал. Как может цвет вызвать слезы у человека? Свет луны на его поверхности, сияние морской воды в кромешной тьме! Если что-то достойно еще большего восхищения чем сама красота природы, так это искусство, искусство человека, который еще со времен финикийцев и многим раньше борется с этим бесконечным морем и побеждает его!
(L. Boltzmann)

---

24 апреля 1875 года

Глубокоуважаемая фройляйн,

Какую несказанную радость Вы мне доставили тем, что послали мне Ваши фотокарточку!
И я отнюдь не разделяю мнение Вашей сестрицы о том, что будто бы фотография не очень удачна. Поначалу я сожалел о том, что фотография неподвижна, лишена цвета и неспособна в совершенстве передать истинные Ваши черты. Но чем чаще я разглядывал ее, тем больше Ваш подлинный образ представал перед очами моей души, и тогда я сумел по достоинству оценить Вашу фотографию. Потому еще раз - большое спасибо за доставленную мне радость.
Cожалею о том, что Вам не удалось полность прослушать лекции о дифференциальном и интегральном исчислении, но уверен, что Вы легко сможете наверстать упущенное с помощью книг, сложности в этой области весьма преувеличены. 
Я не думаю, однако, что Ваша учеба служит одной лишь цели сдачи экзамена на получение должности учителя - я бы Вам этого и не посоветовал, ибо мне кажется, что к экзамену и к будущей профессии лучшим образом моно подготовиться, когда занимаешься той областью науки, которая представляется наиболее познавательной и интересной, когда знания приобретаются согласно собственной индивидуальности (...)

Мы здесь все живы-здоровы, засим я прощаюсь с Вами,
преданный Вам Людвиг Больцманн

---

Лекция о роли философии/Подготовка лекции по натурфилософии (нф)1904/05 год (транскрипция заметок на полях):

24.11.1904 (?)
Как и в начале первой моей лекции, я робею и меня охватывает чувство священного благоговения и почтения, когда я обращаюсь к теме нашей дискуссии: воросам пространства и времени. Мне кажется, будто я переступаю порог готического собора. Все внушает священный трепет, все так возвышенно и в то же время сумрачно, и неясно, необъятно и неизмеримо! Можно представлять себе вс,е что угодно, глядя на то, что видимо и на т,о что сокрыто в сумраке, чьи контуры только угадываются. И я чувствую, что моих сил недостаточно, чтобы быть причастным к этой гигантской работе, которую уже проделали великие умы человечества! Ведь слишком часто оказывалось, что и они, подобно Данаидам, наполняли бездонную бочку, были обречены на Сизифов труд! Эта работа нагляднее всего представляет миф о Сизифе. 
Дорогой, славный мой Шиллер!,- хочу воскликнуть я, как и на первой моей лекции: Я не думаю что ты прав! Человек не растет вместе со своими великими задачами. Мне бы гораздо больше понравилось рассказывать о формах, углах, площадях и точках отсчета...


Начало новой лекции:

Благодаря чрезвычайной любезности моих коллег я получил возможность работать в этом прекрасном помещении для занятий по натурфилософии! Ни у кого на всем факультете Философии нет такой замечательной аудитории.
Строителям Университета наверное и в голову не прихолило, что философия будет интересовать такое количество слушателей! Обратимся к медицине: это практическая наука, а практики, как известно, практичные люди! И как должен ощущать себя философ, находясь в этом зале, где все посвящено анатомии человека и особо практической науке - медицине? Я осмелюсь дать такой ответ на этот вопрос: а разве мы с вами сейчас не занимаемся анатомией человека? Пускай не самого тела человеческого, но анатомией души человеческой - его восприятием мира, мыслями, волей и действиями. Острым скальпелем анатом вскрывает череп и выставляет на обозрение каждую извилину головного мозга. А мы пользуемя еще более острым инструментом - инструментом наших предположений и стремимся проникнуть еще глубже, стремимся раскрыть восприятие, даже представления и мысли человека. 
Мы точно также вскрываем, препарируем! Анатом вскрывает грудную клетку и препарирует сердце, подробно рассматривает все его мышцы и клапаны. Мы стремимся вовнутрь, в поисках сокрытых чувств, неосознанных страданий и надежд. Если говорить языком поэтов: мы в поисках всего возвышенного, того, что возмущает дух человеческий, всего того, что теснится в его груди! Но в одном мы отличаемся от анатомов - они препарируют мертвых, а это нам совершенно ни к чему! Ма изучаем восприятия представления чувства и мысли - одним словом, только то, что живо, и можно сказать, что мы занимаемся вивисекцией! Ах - как больно когда порезана живая плоть - но надрез души значительно больнее. Опасен удар ножом в грудь, а для наших чувст такой удар губителен! 

Говоря о натурфилософии могу ли я рассуждать и об искусстве? Я утверждаю : нф охватывает все, и я могу говорить обо всем в том числе и об искусстве. Природу мы способны познать только через искусство. Это ее самое правдивое зеркало они неразделимы Совершенство природы природа как она должна быть или могла бы быть- только искусство может отобразить это. Согласно Шопенгауэру, воля - творец мира, но также и его несчастий. Счастья можно достичь только освободясь от воли (желания). Воображение должно сохраниться но индивидуализацию воли необходимо отринуть как все индивидуальноех Остаются только общие формы. Это идеи Платона. Отдельные вещи не существуют по-настоящему только их идеи; Подобно облакам определенной формы - по-настоящему существует только водяной пар...Гений обладает совершенной объективностью разума он интуитивно познает идею не задерживаясь на часностях. Фантазия- светлое зеркало мира. Безумие-частичное прерывание памяти, освобождение от рабства воли. 

Неизменна воля созидать искусство  Искусство возвышено и красиво Возвышено то, что не содержит объекта воли или ему противоположенно; отчуждение - спокойное море, застывшие горные массивы, гроза, бесконечное пространство, звездное небо, большое здание церкви. Привлекательно в искусстве пища, фрукты и, более того, обнаженные женщины. Но всего хуже  - отталкивающее, то, что противно воле (желанию). Искусство может изображать некрасивое, но не должно отталкивать! Красиво то, за чем кроется идея, особеноо красиво то,  где эта идея отчетливо видна.

Музыка - не просто благословенное время, не избавление от жизни, это утешение в жизни.
Состояние покоя (по Шопенгауэру). Отношение к числам. В объективном мире все может быть выражено числом. Согласно Пифагору, философам Древнего Китая  основа мира- это число! Но Шопенгауэр ставит музыку выше числа! Музыка - это упражнение, при котором разум не осознает, что он философствует. Шопенгауэр обращается к нашей полифонической музыке, а не к музыке римлян, древних греков, музыке Средневековья, турецкой или китайской... Музыка по Дарвину объективна, тогда как воля не объективна. Пища приятна на вкус ,даже когда мы знакомы с процессом пищеварения. Поэтическое искусство восхищает нас, любовь сладка, музыка трогает нас, а обязанности сковывают нас в равной мере. Согласно Сенеке, нельзя научиться воле. Этика(стоики): можно научиться добродетели
Задачи НФ

1. она должна исследовать то на чем основана мораль. Она не делает ничего святым, как великие мастера - в эстетике

2. анализ того, что есть жизнь. Воля всесильна, желание жизни, стремление жить - это воля!
Воля должна располгать временем, чтобы прояэвить себя, чтобы жить. Ни воля, ни сам субъект не исчезают бесследно, меняются только явления в самом индивидууме: питание, выделение, зачатие, смерть, трупы бальзамируют и хранят подобно нечистотам. Страх перед смертью - как неприятное ощущение во время естественного процесса в теле человека. При старческой немощи проходит безболезненно. Никто никогда не жил в прошлом, все будут жить в грядущем, каждый- только сейчас. Время бесконечно. Все уже давно должно было случиться. Почему мы, столь незначительные люди, имеем это право - жить сейчас!? Все великие умы уже мертвы. Тот, кто не отрицает жизнь, не должен бояться смерти. Кто жизнь отрицает, кому в тягость надеяться на избавление остается самоубийство. Этот пессимизм нецелесообразен, все проклинают самоубийство. 

3. Спецификация свободы волеизъявления.
Свобода- отрицание закона. Воля - сама по себе и ей не подчиняется. Каждое явление - это действие. Мы не знаем мотивов, не познаем характер вещей. Размышление- это игра с возможными мотивами в рамках нашего интеллекта. Спиноза и Декарт принимают этот процесс за волю. То, что выбирает наша воля, то любопытно нашему разуму. Это свобода падающей палки! Воля может быть направлена в другое русло, но тогда должны измениться все звенья в цепи, весь мир.

Что есть раскаяние - простое решение действовать в будущем по-другому. Раскаяние - это осознание неимения возможности действовать в прошлом по-другому  Угрызения совести-неспособность изменить действие, всего лишь  осознание собственных причин или обстоятельст, при которых совершилось действие. 
Исправиться невозможно. Стремление исправиться - это пустая цель, равно как с точки зрения фатализма - бесполезность действия.

 

---

Бывшая студентка  Лиза Майтнер писала:

"Больцманн был видным мужчиной с курчавой черной бородой и волосами, по характеру мягкий, добросердечный, ранимый и чувствительный. Он был необычайно хорошим темпераментным оратором, вел дискуссии оживленно и  мог передать публике свою восторженность, что бы он ни преподавал"

---

Композитор Вильгельм Кинц  писал:

Он был прообразом ученого мирового масштаба, живущего целиком и полностью в мире науки и своих выдающихся исследований, кроме того, любивший музыку. Сильный, высокий мужчина с крепким строением черепа, очень близорукий, поэтому носивший очки, с кудрявыми, темно каштановыми волосами. Его лицо, обрамленное густой бородой, всегда было раскрасневшимся, ходил он слегка ссутулившись Он был высокообразованным человеком, что никак не влияло на бросающуюся в глаза почти детскую наивность его характера, что часто встречается у людей, сосредоточенных на более высоких сферах.
Я вспоминаю один чрезвычайно интересный разговор с ним, состоявшийся во время нашей совместной прогулки: он обычно никогда не говорил о себе, но тут признался мне, что он ощущает себя никем не понятым в своих недавних высоких идеях. Об определенных проблемах он способен говорить только с Гельмгольцем, но тот живет вдали от него..."

 

---

Перевод с немецкого языка на русский писем из книги «Высокоуважаемый профессор, глубоко обожаемый Луи: Людвиг Больцман, Генриетта фон Айгентлер, переписка», изданной Дитером Фламмом в 1995 году

Стр. 121

Больцман Генриетте фон Айгентлер № 36

Вена, 5.XII.1875 [воскресенье]

Возлюбленная Йетти!

Мне действительно отрадно слышать, что Ты снова радостная и веселая. Я уже думал после Твоего прошлого письма, что нечто подобное могло бы быть виной Твоей досаде. Ты должна, по возможности, меньше принимать что-либо близко к сердцу. Лучше было бы, правда, если бы можно было жить вдали от всей суеты на счастливом острове, то это, во-первых, невозможно и к тому же, не цель жизни. В таком случае, сложные отношения всегда привносят некоторые помехи, и мне кажется, что лучше всего рассматривать по возможности объективно действия и мнения других людей, словно как зрелище, иногда, правда, угрюмое, но в целом все же интересное, из которого можно многое вынести.

Как дела с Твоими лекциями, коллоквиумом и зубной болью?

Я написал ТЕПЛЕРУ пару дней назад. Я использовал как предлог научный вопрос и написал кое-что в качестве извинения, что меня там нет. Главным образом, строгий запрет фрау КИНЦЛЬ; затем некоторые вежливые слова и для нее; для того, чтобы, когда Ты к нему идешь, в любом случае, Ты не встретила бы ее в абсолютно дурном настроении (она может позволить по этой статье многое).

Сейчас здесь, кажется, так страшно, что все почти погребено под снегом, и кажется, что пешие прогулки в эту зимой почти также невозможны как и в прошлую.

Стр. 122

От Едвиги я прилагаю письмо. От мамы самые сердечные поцелуи и приветы. Вслед за этим сердце для известных целей! /знак сердечка/

Нынче любимая, хорошая Йетти, будь тысячу раз еще обнята и зацелована

Твоим

Бесконечно Тебя любящим

Луи.

Евдига еще не приготовила письмо; она пришлет его позже. –

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 37

Грац, 7.XII.1875 [вторник]

Глубоко возлюбленный Луи!

С какой тоской я ждала вчера Твоего письма! Каждый раз, когда звонили, я выбегала, чтобы посмотреть, не почтальон ли это, но все напрасно. С воскресенья почтовое соединение было нарушено из-за сугробов на Зeммеринге. Это лишь вызвало у меня страх за Твою поездку на Рождество. Но не всегда будет буря, должно же снова наступить потепление. Еще, правда, 2 недели до того, как Ты приедешь; потом, возможно, у нас также будут уже действительно привычные заморозки, и я полагаю, что потом снег, ставший гораздо крепче, не так легко заметет дорогу как тот, который упал сейчас, еще влажный и свежий. Твоя бедная мать в это время будет снова очень страдать от страха за тебя. Милое письмо Едвиги я получила также сегодня; она делится со мной вестью о своем таком изрядно - несомненном прибытии на Рождество. Она будет жить у ТЕПЛЕРА? Но Ты же не будешь жить у ТЕПЛЕРА? - Если бы это время только когда-нибудь пришло, я не могу Тебе описать, как я уже тоскую по Тебе. – Если Ты прибудешь 23-го, как я предполагала, тогда с завтрашнего дня останется лишь немногим больше 14 дней, во время которых мы будем совсем разлучены.

Я не знаю, что, собственно, добавить о своей жизни – до сих пор нет совсем ничего нового. Вечером в воскресенье я была у КИНЦЛЕЙ, там отмечали праздник Св.Николая; жена КИНЦЛЯ переоделась в Св.Николая с длинными белыми волосами и бородой. Там была большая студенческая компания; позже также танцевали, но я ушла. Теперь мне приятнее всего быть одной в квартире, потому что тогда я вижу Твой портрет и могу думать о Тебе сколько хочу. Все другие увеселения и компании для меня пусты и непривлекательны, если я не нахожу Тебя в них.

Вчера я виделась с проф. ФРИШАУФОМ, то есть он догнал меня на улице и поздравил с нашей помолвкой. Он был 14 ноября в Вене и разыскивал тебя, но не нашел, так как Ты как раз тогда был в Граце. От моего шурина Плохля, не знаю как, я должна передать тебе самые сердечные приветы и поклоны.

Тем временем я самым сердечным образом благодарю Едвигу за письмо; я напишу ей скоро. Самые сердечные приветы и поцелуи для нее и твоей матери.

Ну, будь здоров, возлюбленный, хороший Луи, прими через нижеследующее сердце самые горячие поцелуи от меня и будь до глубины души обнят и зацелован

Твоей

бесконечно Тебя любящей и

невыразимо по Тебе тоскующей

Йетти.

 /знак сердечка/

 

Стр. 128

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 43

Грац, 11.1.1876 [вторник]

 Глубоко любимый Луи!

Твое сегодняшнее письмо доставило мне нескончаемую радость и снова приободрило меня; так как в воскресенье и вчера я совершенно пала духом. Уже утром при пробуждении меня мучила мысль, что я не должна тосковать на протяжении целого дня, и это снова так долго, так, что я ни за что не могла взяться. Но сегодня, после того, как я получила Твое письмо, мне уже стало лучше.

Итак, во время поездки Ты страдал от холодов. Ты простыл, у Тебя в конце концов был катар? В воскресенье действительно были лютые холода. Как же хорошо, что Ты приехал на почтовом поезде, а не позднее! - Тогда, возможно, Ты приехал бы только после полуночи, и тогда твоя мать и Едвига беспокоились бы!

Я сегодня была у врача ПРЕГЕЛЯ; который посмотрел мои зубы лишь очень бегло, так как он не зубной врач; это длилось, надо сказать, 1 час. Но он сказал, что пломба, кажется, держится, и я должна, если это возможно, оставить ее, потому что нерв сам омертвеет. Боли и чувство, что зуб стал длиннее, могли бы быть знаком, что омертвение нерва уже началось. Он сказал, что я должна прийти еще раз через четверть года. Сегодня мой зуб снова совершенно безболезнен: наверное, все снова хорошо.

Завтра я буду возиться на кухне в первый раз в жизни. Я уже купила сегодня книгу, чтобы отметить необходимое. Возможно, в следующий раз я смогу уже поделиться с Тобой чем-нибудь, что я выучила.

То, что Едвига так хорошо сделала мой портрет по фотографии, действительно удивительно и рисунок очень талантлив. Еще больше меня радует то, что это доказательство ее любви ко мне. Этот портрет такой же большой и подходит по размеру к Твоему нарисованному портрету? В этом случае совсем необязательно, чтобы моя сестра, как она обещала, рисовала в увеличенном формате мою фотографию.

Моя сестра будет чрезвычайно рада, когда она узнает, что Вы рады моим портретам, Ты, и твоя мать, и сестра; она и Сантель написали мне чрезвычайно милое письмо, которое я нашла в субботу, когда вечером пришла домой, но прочла лишь в воскресенье после твоего отъезда. Мне жаль, что я не дала прочесть его Тебе. От Сантель и Густи самые сердечные приветы.

Твоей матери и Едвиге я тоже шлю самые сердечные приветы и поцелуи. Итак, зубная боль Твоей матери бесследно исчезла. Напиши же мне, не простудился ли Ты в поездке. Ну, будь здоров и прими мои самые горячие поцелуи, которые, к сожалению, пока лишь будут в нижеследующем сердце и мысленно будь еще 1000 раз обнят и зацелован Твоей

Тебя

бесконечно любящей

Йетти.

/знак сердечка/

 

Стр. 129

Больцман Генриетте фон Айгентлер № 44

Вена, 13.1.1876 [вторник]

Глубоко возлюбленная Йетти!

Мне очень радостно слышать, что у Тебя больше нет неприятностей из-за зуба, так что Твоя зубная боль, надеюсь, постепенно уляжется. Мы все находимся в добром здравии. Поездка меня не погубила, напротив, я совершенно здоров. Поездка была лишь немного неприятной, потому что она длилась намного дольше. Также, из-за опоздания в Мюрццушлаге не остановились, так что я вообще не смог пообедать, но для меня невелика потеря, так как я в этом отношении не больно-то чувствительный. В конце концов, в Вене на вокзале мне не досталось места в экипаже в течение некоторого времени и мне пришлось в конечном итоге устроиться ехать вместе с другими господами.

Все время думаю о Тебе. Как замечательно, что теперь Твой портрет будет висеть над моим письменным столом, так что я смогу то и дело посматривать на Твои черты.

Вчера я был в министерстве, где мне перечислили дотацию в 300 флоринов. Я поговорил также по поводу ходатайства ПЛОХЛЯ. ШУЛЬЦ из секционного совета, у которого я был сперва, направил меня к надворному советнику КРИШЕКУ. Этот сказал, что по поводу ходатайства уже создана комиссия для решения и ходатайство теперь у Его Величества для вынесения решения; в любом случае, в скором времени с ним разделаются. Что решит комиссия, ему, конечно, не позволено мне рассказать, потому что это служебная тайна. Он добавил, что вопрос был бы сомнителен, потому что для экзамена хватило бы и из словен, если в ведомстве обязательно присутствие словена, но нет. Лишь в Гориции обязательно частичное присутствие словен среди учеников, для других же нет, поэтому закон можно было бы трактовать и так и сяк. Мне же не понравилось, что он заметил, что ПЛОХЛЯ уже 2жды отклонили и на этот раз не было приведено никаких новых обоснований. ШТРЕМАЙЕР, по-видимому, не помнит об этом вообще, и мне показалось, будто он не уделил мне как-то особенно много внимания, особенно же тогда, когда я говорил об этом, в комнату вошел граф ТРАУТМАННСДОРФ. Итак, я лишь пожелал бы, чтобы мои поступки были хоть немного полезны. В любом случае, лучше было бы, если я мог бы поговорить до заседания комиссии с надворным советником КРИШЕКОМ.

От Едвиги и матери самые сердечные приветы и поцелуи. Передай также поклоны и приветы от меня всем грацким знакомым.

С тысячами приветов и поцелуев

Твой

бесконечно Тебя любящий

Луи.

/знак сердечка/

 

Стр. 130

Генриетта фон Айгентлер Больцману № 45

Грац, 15.1.1876 [суббота]

Глубоко возлюбленный Луи!

В поездке Ты испытал такие перегрузки, совсем ничего не ел и мерз? Бедный Луи! Как только это Тебе не повредило! – С тех пор, как Ты уехал, здесь все время плохая погода; почти все время идет снег. Каким пустым и вымершим кажется мне теперь все, с тех вор как я нигде не вижу Тебя. Прошла неделя с тех пор, как мы расстались, и это время уже кажется мне ужасно долгим. Дни у меня все же прошли довольно быстро, потому что у меня всегда много дел. Я должна поблагодарить Тебя от всего сердца, Ты так мил, что принимаешь участие в деле моего шурина, что даже добрался до министра. Ты такое милое, ангельски хорошее сокровище!

Также я надеюсь, что Твои поступки будут хоть немного полезны. Очень хотелось бы желать, чтобы эта история приняла благоприятный оборот для моего шурина; тогда можно представить, как должна быть неприятна ему как отцу эта безызвестность в вопросе существования.

Позавчера я была у ТЕПЛЕРА; он все еще нездоров, выглядит плачевно и жалуется на скуку. Делать доклады ему строжайше запрещено. Жена была очень любезна и пригласила меня однажды прийти на всю вторую половину дня, о чем я с удовольствием подумаю.

Госпожа ГШТИРНЕР уже вышла; но снова соблюдает постельный режим. ОТ госпожи КИНЦЛЬ я должна передать тебе самые сердечные приветы. С тех пор как ты уехал, еще не разу у меня не было никакой незначительнейшей неприятности. Она всегда очень сердечна и покойна. Готовка мне очень понравилась; физически это, правда, немного утомительно. Твоей матери и Едвиге прошу самым сердечным образом передать приветы и поцелуи. Завтра я непременно напишу твоей матери.

На этой неделе мне так и не довелось что-нибудь почитать или поучить. В то же время я должна была уделить много времени на то, чтобы многое наверстать, и в то же время, я должна была уделить больше времени девочке, которую я готовлю к переэкзаменовке. Это время для нее скоро закончится, так как у этой девочки экзамен в пятницу и к тому же совершенно отличный. Потом, у меня были разные скучные походы, чтобы сделать побольше служебных вкладышей; так как я, как я тебе рассказывала, заведую взносами на воспитание слежу, чтобы предоплату вносили своевременно. В первой половине дня на неделе я теперь по большинству на кухне у КИНЦЛЕЙ. Для себя я оставила в среднем 2 дня в неделю, когда я никуда не хожу; понедельник и пятница - самые подходящие дни. Для этого я здесь и туда хожу по вечерам.

Дорогой Луи, я шлю Тебе здесь в прилагающемся письмеце свои волосы, которые я прямо сейчас обрезала для тебя. Самые горячие поцелуи я передаю тебе через оба сердца. Ну, будь здоров и будь от всей души обнят и зацелован

Твоей

Тебя безгранично любящей

Йетти.

/знак сердечка/

 

---

 

Людвиг Больцман. Отрывки из писем (W. Höflechner (Ed.) L. Bolzmann. Leben und Briefe. Graz, 1994)

Больцман – Тёплер (самое первое упоминание об астме) 16.02.1879, Грац

...Моя астма проявилась в этот раз в значительно более тяжелой форме, нежели тогда в Трагёсе. Я вынужден был много дней провести в постели и почти три месяца чувствовал себя более или менее плохо; сейчас, к счастью, уже все хорошо. Это особенно меня раздражало, так как явилось большим препятствием в осуществлении моей в настоящее время объемной профессиональной деятельности. Поэтому и еще из-за ряда теоретических вопросов, которые нужно решить, я вряд ли смогу скоро приступить к проведению обширных экспериментальных работ. Тем не менее, я словом и делом поддерживаю сотрудников Института, за счет чего у меня и так дел достаточно.

 

 

---

Больцман – Альтхоф 16.17.1888 (после вынужденного отказа от места в Берлине по причине обострения нервной болезни (невропатии) и болезни глаз)

... После передачи прошения о моем вынужденном увольнении в Берлине меня днем и ночью мучает горькое раскаяние о принятии этого решения в таком возбужденном состоянии. Если вообще есть какая-либо возможность его отменить, я очень прошу сообщить мне об этом. Было бы слишком нескромно просить послать мне телеграмму со словами «поздно» или «еще есть время». В последнем случае я бы сам в конце этой недели поехал в Берлин, чтобы лично извиниться за свое поведение, причина которого в нервной болезни, которая уже во второй раз распоряжается моей жизнью...

 

---

 

Больцман – Аррхениус 1.3. 1899, Вена

Дорогой коллега!

Простите меня, что я так поздно отвечаю на Ваше милое письмо и поздравления. Перед новым годом я чувствовал себя плохо и совсем не мог писать, особенно по рабочим делам, так что я только сейчас дошел до письма. Здесь в Вене все очень скучно; научная жизнь вялая, главную роль играет политическая агитация, и даже на уровне политики наблюдается явный спад. Так что я тоже в своей научной деятельности не могу сойти с мертвой точки, и мне не хватает энтузиазма...

 

Больцман – Холл 13.5.1899, Вена

...В Вене мне плохо. С одной стороны венский климат плохо влияет на мое здоровье, с другой стороны, в Вене у меня мало возможностей заниматься любимым делом – свободно выступать с лекциями по науке, я вынужден основное время тратить на обучение новичков. Это сделало меня нервным...

 

Больцман – Оствальд 8.3.1900, Вена

...я все больше и больше не удовлетворен ситуацией в Вене. Студентов с большим потенциалом совсем нет, что впрочем не удивительно, так как в Вене уже 7 докторов физических наук ждут места. И мне приходится обучать кандитатов в учителей гимназии, чье понимание высшей теории практически равно нулю, и которые еще и сами вышли из хорватских или словенских гимназий...

 

Больцман – Винер 30.4.1900, Вена (о предложении работать в Лейпциге)

...я мог бы возглавить спроектированный Вами институт теоретической физики, только у меня есть некоторые сомнения в том, что именно я являюсь тем человеком, который сможет успешно управлять и развивать его, поскольку у меня сейчас снова начался приступ мучительной невростении...

 

Больцман – жене Хенриетте Июль 1900, Зебоден

Дорогая мама!

Это так ужасно для меня, что мы так далеко друг от друга. У меня здесь есть санитар, ... а так кроме него и милосердных сестер совсем не к кому обратиться, врач мало мной занимается... Я плохо сплю и совсем вне себя от горя.

Если кто-то приедет за мной, мне можно спокойно уехать отсюда, но только не одному. Пожалуйста, мама, приезжай или пусть кто-то другой приедет. Пожалуйста, посочувствуй мне, и не проси никого, просто сама люби меня.

Пожалуйста, прости мне все! Целую крепко,

Твой Луи.

Разумеется, тебе скажут, что после лечения здесь я выздоровлю, но это совершенная неправда.

 

Больцман – Ланг (генеральный секретарь Академии наук в Вене) октябрь 1900, Лейпциг

... В последнее время в Вене я так нервничал, что сам не верил тому, что делал, в результате чего пропустил все прощальные встречи, уведомления о своем уходе и вообще, сам того не желая, вел себя неприветливо. В связи со всем этим приношу свои извинения. Особенно прошу Вас, нашего глубокоуважаемого господина президента, а также всех других членов Академии по этой причине не держать на меня зла...

 

Больцман – Гиббс 1901¹, Лейпциг

Глубокоуважаемый господин!

Я очень огорчен, что по болезни не могу принять участие в 200-летнем юбилее Колледжа Yale (Yale College) и благодарю за присуждаемое мне звание [почетного доктора]...

 

Больцман – Винер 3.1.1903, Вена

Дорогой господин Коллега!

Простите меня, что от меня так долго не было вестей; но я был так занят новой организацией моего Института, а также моего новоприобретенного небольшого дома, что не имел времени написать ни строчки. Я очень часто вспоминал моих бывших коллег в Лейпциге, которые так тепло ко мне относились. Я очень сожалел о том, что в Лейпциге, где меня так по-дружески принимали, и где у меня было хотя и немного, но все же несколько очень трудолюбивых студентов, я все-таки не мог чувствовать себя хорошо. Было ли дело в болотистом климате, который в холмистой Вене все-таки совсем другой, или в несколько чуждом для меня северно-германском протестантском образе жизни, или в чем-то другом, я сам не знаю; но сейчас мне снова лучше...

 

Больцман – Брентано 26.12.1904, Вена

...я снова стал жертвой этой столь неприятной нервной болезни, причиной которой в данном случае в первую очередь стала философия. Поскольку, с одной стороны, слишком долгие размышления об этих абстрактных, если не сказать запутанных вещах действуют мне на нервы; я больше привык к работе над конкретными, независимо от думающего субъекта направленными на самих себя областями. Кроме того, моя лекция не имела желаемого успеха...она была слишком математической, и многие слушатели не посещали ее...

 

Больцман – Брентано 6.3.1905, Вена

...с осени я страдаю катаром носа, уха, легких и желудка... Во Флоренции большинство не страдает катарами, или там, как и в Вене, все болеют гриппом? Как Вы думаете, мог бы я провести там месяц апрель один, вдали от уличной пыли, в каком-нибудь маленьком доме? Можно ли найти что-нибудь в этом роде за городом? Было бы хорошо не очень далеко от Вас, чтобы я мог иногда заезжать в гости. Стоимость и сама квартира не принципиальны; только мне нужен кто-то, кто смог бы за плату читать мне вслух и записывать под диктовку по-немецки. Возможно ли это во Флоренции?...

 

Больцман – Брентано 28.3.1905, Вена

... Я рассматриваю это как судьбоносное стечение обстоятельств, что я именно в эту пасху буду жить у вас², когда я поставил себе цель написать свою первую книгу по философии. Будут ли для этого у меня физические и душевные силы? Да поможет мне Господь!...

 

Больцман – Брентано 16.1.1906, Вена

Глубокоуважаемый господин Коллега!

К сожалению, в данный момент я чувствую себя очень плохо, и именно поэтому спешу написать Вам ответ на ваше милое письмо, поскольку, зная себя, иначе потом долго не дойду до этого.

Как раз под Рождество меня мучили плохое самочувствие и надоевшие боли, из-за которых я 14 дней не мог выйти из комнаты. Мне уже лучше, но от болезни осталась глубокая душевная депрессия. Как я Вам завидую с Вашим постоянным солнечным расположением духа и удовлетворенностью всем вокруг. Вы действительно настоящий философ. Мне уже тоже 62 года, а я не достиг еще душевного покоя. В таком унылом состоянии я вижу свою философскую позицию тоже в черном свете, и вообще возможность философского познания в целом...

 

Больцман – Мейер Февраль 1906, Вена

Дорогой господин Доктор!

К сожалению моя астма снова ухудшилась, так что я сегодня и завтра не смогу читать...

 

Больцман – Буххольц Март 1906, Вена

Уважаемый Господин!

Извините меня, что я так поздно отвечаю на Ваши два письма. Меня долго не было в Вене, и я сейчас я так плохо себя чувствую, что не могу читать лекции. Поэтому я так поздно получил Ваши письма...

К сожалению, я совсем плох и несчастен... 

1 Точная дата письма неизвестна

2 Брентано пригласил Больцмана остановиться у него.

 

---

 

Людвиг Больцман (1): Последние годы его жизни

 Стр. 243

Собственноручное письмо Вильгельма фон Хартеля к министру финансов от 3-го декабря 1901 г.

«Когда Больцман летом 1900 года сообщил о своем намеренье последовать приглашению Лейпцигского университета, было предпринято все возможное, дабы побудить его остаться; однако Больцман, осознающий свое авторитетное положение в научном мире и наделенный едва ли не болезненным тщеславием, по каким-то неопределенным причинам пришел к мнению, что в Вене его способности не проявляются в полную силу и что в другом месте его ожидает преподавательская и научная деятельность, увенчанная большими успехами; после долгих колебаний Больцман все-таки решился уехать в Лейпциг, где он, после высочайшего освобождения от профессорской должности в Вене от 14 июля 1900 года, с зимнего семестра 1900-1901 года приступил к преподаванию. Вскоре после этого дружные с ним коллеги в Венском университете получили сообщение о том, что в Ляйпциге он нашел вовсе не то, на что рассчитывал и что он, оказавшись в новых, непривычных для себя условиях, чувствовал себя еще более неудовлетворенным, нежели в Вене; вначале едва высказанное пожелание вернуться в Вену крепло в Больцмане тем сильнее, чем долее он оставался в Лейпциге и чем более со стороны его друзей указывалось на то, что для его возвращения возникают первые преграды.

Понимание того, что приняв профессуру в Лейпциге он совершил ошибку, постепенно возрастало у Больцмана до такой степени, что он самым решительным образом стремился к возвращению в Вену; ощущение того, что его новое решение будет принято с сомнениями и недоверием, даже заставило Больцмана в его письмах в факультет и ко мне лично недвусмысленно поклясться, что в случае его возвращения он не имеет больше намеренья покидать Вену.

В полном согласии с высказанном факультетом мнением, что получение вновь такого бесспорно значимого ученого как Больцман послужило бы для Вены только украшением, и в рассуждении того, что возвращение Больцмана, чей уход обсуждался в широких общественных кругах, стало бы своего рода компенсацией, я готов, при условии достаточных финансовых возможностей, выступить в пользу его возвращения перед Е[го] Величеством.»

Хартель понимал значение своего ходатайства, хотя финансовая нагрузка, за исключением возмещения за жилье, означала лишь восстановление статус-кво; ему однако казалось, что «завоевание такой выдающейся мощности как Больцман полностью оправдывает согласие на особенные поощрения.»

Стр. 244

Поскольку ему казалось «завоевание Больцмана для Венского университета, потерявшего особенно в последнее время многие знаменитейшие имена, превосходно подходящим для того, чтобы показать яркий пример постоянной заботы преподавательского корпуса об интересах и славе этого высшего учебного заведения», он особенно настоятельно просил министра финансов о понимании. (11)

Насколько проблематична однако была ситуация становится ясно из того, что министр, «поскольку получили распространение неудобные новости о неврастеническом состоянии Больцмана, конфиденциально расспросил профессора др. Вагнера фон Яурегг, имевшего возможность его обследовать и лечить, и получил от него успокоительный ответ». Хартель чувствовал себя обязанным сообщить об этом министру финансов – отметив, что «и эти слухи, дошедшие до Заксена, не послужили препятствием для тамошнего правительства настоять на приглашении Больцмана в Лейпциг на условиях гораздо более тяжелых, чем те, которые я теперь испрашиваю».

Стр. 246

Из доклада Вильгельма фон Хартеля Его Императорскому Величеству от 20 мая 1902 г.

«Я позволил себе в подробной манере изложить мотивы, побудившие в свое время Больцмана принять приглашение Лейпцигского университета Лейпцига; я уже тогда считал необходимым особо подчеркнуть беспокойный нрав, которым наделен этот выдающийся ученый, и что его едва ли не больное тщеславие вызывает в нем дурное состояние духа, в обоснованности которого он вряд ли способен дать отчет самому себе, и что он, совершенно растворяясь в своем стремлении к высочайшим научным целям, принимает решения, которые он после желает отменить. Было упомянуто, что Больцман, ознакомившись поближе с будущим местом работы, стал вновь колебаться в своем намеренье перехода в Лейпциг, и что он все же посчитал нужным соблюсти приличия и выполнить уже озвученное решение принять это приглашение. […] Если, таким образом, даже при условии приношения существенных жертв, удастся получить обратно этого первоклассного научного корифея для Венского университета, потерявшего за последние годы некоторых из его прославленных имен, то это, без сомнения, станет новым доказательством мудрого попечения Вашего Величества об интересах и славе Венского университета, и, более того, о способствовании развитию науки в целом. Ввиду ситуации, когда многие выдающиеся ученые нашей страны были приглашены преподавательскими корпусами германской империи работать в университетах на блестящих условиях, не только в научных, но и широчайших, имеющих отношение к университетской жизни общественным кругам будет принято с патриотическим удовлетворением известие о том, что человек с такой повсеместно признанной мировой славой как Больцман, после того, как он дважды работал в немецких университетах, после того, как многие иностранные преподавательские корпуса боролись за него, возвращается, все еще побуждаемый глубоко укорененной в нем любовью к отечеству, ради того, чтобы преподавать на своей родине и радовать научный мир бесценными плодами своего духовного труда.

Однако, в последнее время получили распространение слухи, будто бы психическое состояние Больцмана дает повод к серьезному беспокойству; в отношении этого я, опираясь на надежную информацию, собранную мной у наших и зарубежных врачей, к которым за консультацией по поводу своего неврастенического заболевания обращался Больцман, могу с радостью уверить, что опасения подобного рода абсолютно беспочвенны. Даже если нервное состояние Больцмана, возникшее в результате чрезмерного интеллектуального напряжения, для него самого может быть очень обременительным и мучительным, оно никогда не мешало ему следовать своим преподавательским обязанностям с взыскательной добросовестностью и во имя богатейшего

 Стр. 247

наставления его слушателей; что Больцман постоянно занят научной деятельностью и наилучшим свидетельством того, каким признанием он наслаждается в этой связи, является премия в 12000 марок, полученная им недавно за одну из его работ (из фонда Вальбрух); с тех пор Больцман уже опять работает над большим трудом.

Так же и опасение, что Больцман вновь покинет Вену, кажется мне не имеющим под собой никаких оснований, поскольку педагогический корпус германской империи вряд ли будет еще рассчитывать на Больцмана после того, как он, покинув Мюнхен и в свое время отказавшись от уже совершенного назначения в Берлин, теперь вернется из Лейпцига в Вену; я же со своей стороны, при Высочайшем одобрении моего всеподданнейшего прошения, не премину ясно и недвусмысленно отметить в декрете о назначении Больцмана его неоднократно данное честное слово более не покидать Вену и, соответственно, не следовать иностранным приглашениям, благодаря чему он будет в высочайше степени морально обязан окончить свою академическую карьеру в Вене.» В завершение министр даже просил императора «пожелать извинить в некотором отношении странное поведение Больцмана, оправданное особым своеобразием душевного предрасположения этого выдающейся ученого, живущего исключительно своей наукой».

Артур Шустер утверждал в 1925 г., что Хартель рассказывал ему лично, как он убедил упирающегося императора согласиться на возвращение Больцмана: «В конце концов фон Хартель решился на последнюю попытку и попросил у императора разрешение задать гипотетический вопрос. Получив позволение, он спросил следующее: ,если бы любимой балерине Вашего Величества случилось сбежать и, после годового отсутствия, она захотела бы вернуться, приняли бы Вы ее?‘ Император признал, что он бы, вероятно, принял. ,Я прошу обратить Вас внимание на то‘, сказал министр, ,что

Стр. 248

Больцман значит для университета то же, что любимая балерина для Вас‘. Франц Иосиф рассмеялся и уступил.»

Стр. 250

Жилье в Вене ЛБ имел уже не в институте, а в доме в так называемом «коттаже» - 18. Квартале Вены – на Хайцингергассе 26, приобретенном, согласно Штефану Майеру, следующим образом: «Дом в коттаже он приобрел после своего возвращения из Лейпцига. Рассказывали, что он говорил о покупке. ,Я вошел в магазин и спросил: есть ли у вас еще

Стр. 251

один домик? Они сказали: да. Я спросил, сколько домик стоит, они назвали цену, я заплатил и ушел. И оказалось, что я совсем позабыл узнать адрес моего домика.‘ Дело действительно произошло практически дословно таким образом, как он мне рассказал. Он был очень счастлив у себя дома, на Хайцингерстрассе 26.»¹

Проживание вне института очень приветствовалось женой ЛБ, поскольку это заставляло его гораздо чаще, чем раньше, покидать дом, так что он больше двигался и чаще тем или иным образом был вынужден общался с людьми.

Об общественной жизни на Хайцингергассе со своей стороны рассказывал Штефан Майер:

[*] «Для меня незабываемы приглашения к Больцманам из-за их невероятной наивности и беспомощности. Однажды я был у Больцманов вместе с Йегером² в честь присутствующего Нернста³. Подан был угорь, снять кожу с которого никому не удавалось, и без забавного вмешательства Нернста ситуация оказалась бы сложной. Однажды к полднику было приглашено большое количество гостей. При их прибытии хозяйка была занята на кухне. Больцман и его дочь Генриетта были на месте, однако никто из них не говорил ни слова. Присутствующий генерал Обермайер взял в результате функцию приветствия гостей на себя. Через некоторое время Больцман встал и сказал: ,Мне нужно посмотреть, где моя жена‘, исчез и достаточно долго не возвращался. В другой раз в подобной ситуации он так же ничего не говорил, встал во время полдника, взял поднос с конфетами и ушел со словами: ,Что ж, детям тоже чего-нибудь хочется‘. Незапамятным для меня остался так же и возглас госпожи Больцман, когда на одном подобном полднике Лампа⁴ сообщил о помолвке своей сестры: ,А как же это так делается, что девушка обручается?!‘

Генриетта Больцман сама рассказывала зимой 1902/03 г. своей дочери Иде о демонстрации ламп Нернста:

[*] «Папа получил от профессора Нернста в подарок лампы, которые доставляли ему большую радость; на последнем заседании бывшего Физического общества он пригласил господ посмотреть у него дома эти лампы в воскресенье в 7 часов, поскольку они являются раритетом. Секретарь

Стр. 252

общества разослал 55 письменных приглашений. Мы накрыли буфет с холодной закуской и 50-ю литрами пива. Пришло, однако, только 7 человек…».

Стр. 268

Психическое и физическое состояние ЛБ изменялось. Заботы по обустройству дома на Хайцингерштрассе 26 и уют жизни в собственном доме с «достаточным местом, обустроенным конечно не с роскошью, но с бóльшим комфортом, нежели обычно свойственно съемным квартирам […], благотворные покой и тишина, будто бы где-нибудь загородом» позволяли ему чувствовать себя спокойно и уютно, и находить необъяснимым тот факт, что он настолько нехорошо чувствовал себя в Лейпциге. «Была ли это вина болотного климата, отличного от холмистой Вены, или же более чуждого мне северо-немецкого протестантского образа жизни, или же чего-то еще, я теперь и сам не знаю; однако теперь я вновь чувствую себя лучше.» Еще большее улучшение ЛБ ожидал для себя от пользования садами в теплое время года. После своего возвращения в Вену ЛБ, прервавший совместные занятия музыкой с Оствальдом⁵ в Лейпциге, еще в течении трех лет брал уроки игры на фортепьяно.

Это положительное состояние продлилось, однако, недолго и уже весной 1903 появились новые проблемы, очень удручавшие его жену – и возможно совпавшие по времени с решением о преемнике Маха⁶.

Стр. 270

О вечере дня рождения [1904] в 1944 году Штефан Майер писал Бенндорфу⁷: «На этом вечере он держал речь, которую начал с рассказа о том, что родился в ночь с Великого поста на Пепельную среду, и этот контраст отразился на всей его жизни. Мне кажется, что он этим сам себя охарактеризовал превосходнейшим образом.»

1 При указании адреса в тексте встречаются разные названия: Хайцингергассе и Хайцингерстрассе.

2 Немецкий биолог и публицист Густав Эбергард Йегер (1832-1917)

3 Немецкий физик и химик Вальтер Нернст (1864-1941)

4 Австрийский физик Антон Лампа (1868-1938)

5 Немецко-балтийский химик и философ Вильгельм Фридрих Оствальд (1853-1932

)6 Австрийский агрохимик и энолог Эдмунд Мах (1846-1901)

7 Австрийский физик Ганс Бенндорф (1870-1953)

 

---

 

Людвиг Больцман (1): Последние годы его жизни

 Общая картина его состояния в те годы.

Психическое и физическое состояние в последние годы его жизни в Вене было крайне неустойчивым. Он плохо видел, астма ухудшилось, несколько раз у него был бронхит, и ко всему этому добавились проблемы с почкой и мочевым пузырю. Его тучность врач тоже оценил проблемой. Что касается его психического состояния, то у него заметно усиливалась неврастения, которая, однако, была прерванной периодами эйфории и сильного стремления к самоутверждению (например осенью 1905 г. после пребывания в США) ЛБ видимо сам осознал неврастению проблемой и несколько раз привел ее в качестве извинения за его поведение к другим людям (что было в это время не принято). Штефан Майер сказал, что сам ЛБ назвал свою болезнь «солипсизм» и очень от нее страдал. С 1900 г. эти психические проблемы практически постоянно присутствовали. В науке эти годы оказались не плодотворными, он опубликовал мало статьей, и важных открытий или развития каких-либо теорий уже не было.

ЛБ как физик

ЛБ видимо никогда не пытался создать «свою школу» , его «беспрестанная сосредоточенность на некоторых из сложнейших проблем физики» сделала это наверно и невозможно «и несмотря на своей общительности, ЛБ наверно все-таки остался воином-одиночкой в поле.» (267)

похороны:

Он был похоронен в маленьком кружке на кладбище Дёблинг. По словам Майера, только один физик, некий Йегер (Jäger) присутствовал на его похоронах. 20 лет после погребения, eго тело было эксгумировано и перенесено на место почетного захоронения. В 1933 г. город Вена ему поставил Надгробный памятник на центральном кладбище Вене. Уже в 1912 г. в его чести поставили памятник во дворе Венского университета.

Стр. 274

(Обобщение: Академия наук г. Сан Луи выбрала 17 октября 1904 г. ЛБ своим почетным членом, что побудило ЛБ совершить путешествие в США в сопровождении своего сына Артура Людвига. Совершив переход через океан по маршруту Гамбург-Нью Йорк (и обратно), он посетил Филадельфию, Вашингтон, Детройт, Чикаго и Сан Луи, по дороге посмотрев Ниагарские водопады. После его возвращения в Вену в ноябре 1904 г. он, по просьбе редактора «Умшау», написал комментарий на опубликованный вариант лекций Оствальда, в которых тот попытался объяснить состояние счастья физиологически-энергетическим процессом, выраженным в математических формулах. Стр. 273-274)

«ЛБ уже в первых своих замечаниях отнесся к методу Освальда крайне отрицательно; считая кроме прочего, что Оствальдовская энергия основана «лишь на неверном понимании идей Маха»; после прочтения же печатного варианта лекций он оставил всякую сдержанность: «Потому что когда ученый такой славы и такого влияния, как Освальд, наносит такой удар по точному методу, сложившемуся на протяжении веков и доказавшему, что он единственно ведет к поставленной цели, то это не шутка». Не шуткой это было для ЛБ еще и потому, что он счел себя едва ли не лично упомянутым в разделе, где Оствальд писал о важном для него «чувстве сопротивления»: «Противоположное состояние представляет собой неврастеник. У него чувства сопротивления эксцессивно завышены; он не в состоянии принять даже самое незначительное решение, поскольку не может побороть обратное сопротивление […] и принадлежит к несчастнейшим людям, какие только есть на свете». О дальнейших личных контактах ЛБ и Оствальда сведений нет никаких.

Стр. 288

(Период 1904-1906, ЛБ чувствует себя плохо)

Возможно, что в это время ЛБ на некоторое время покидал Хайцингергассе и жил в институте, как описывал Штефан Майер:

«[…] еще негигиенично и переехал в институт. Я предполагаю, что уже тогда он думал о добровольном уходе из жизни. Он, к примеру, собирал каучуковые шнуры, значение чего я понял лишь в последствии. […] В последнее время он был очень подавлен и постоянно уверял: «из меня ничего не получится». Если ему говорили, что из него уже кое-что получилось, он не обращал внимания. Тогда он жил уже не дома на Хайцингерштрассе, а иногда импровизированно в одной из комнат института.»

Судя по всему, больше не оставалось стимула, способного поправить состояние ЛБ – даже получение солидно дотированной премии «За высочайшие достижения в области естественных наук» не могло его мотивировать. Уже в марте 1906 г. его состояние было настолько плохим, что он временно не мог читать. Потребовалось, однако, еще более существенное ухудшение, для того чтобы декан Пернтер счел необходимым 5 мая 1906 г. сообщить в министерство, «что г-н проф. др. Людвиг Больцман болен тяжелой неврастенией и, согласно врачебным предписаниям, не может заниматься какой-либо научной работой. В Институте теоретической физики как институт, так и лекции в достаточной мере обслуживаются ассистентом и приват-доцентом др. Майером.

Таким образом, выпадают только лекции по естественной философии, что, однако, не является насущной потребностью.» Других новостей больше не было.

 Стр. 289.

(Обобщение: О смерти Больцмана существовало и существует множество слухов – начиная с вины Маха вплоть до совершенно бессмысленных. Так, например, ходил слух, что ЛБ повесился в Дуйнской церкви. В этом случае церковь должны были освятить заново, о чем нет никаких сведений; память же о гостинице, где повесился ЛБ, хотя самого здания уже и не существует, жива в Дуйно до сих пор.

Среди некрологов особо выделяются речи физиков.)

Что касается личной характеристики, то стоит выделить мюнхенца Карла Войта, отметившего ЛБ как человека, чьи «мышление

Стр. 290

и чувства были исполнены научной работы, так что остальному не находилось больше места. Поэтому обычаи и привычки заурядной жизни остались для него неизвестны, и он оказывался перед ними чужаком; в этом отношении он был удивительной простоты и детскости, стоявших в пронзительном контрасте с высотой его духа.»

Стр. 291

Пожалуй, самые верные слова нашел Теодор де Кудре, преемник ЛБ в Лейпциге:

«Как мы приходим в этот мир без собственного участия, так и кажется нам естественным, что человек уходит из него без содействия со своей стороны. А там, где встречаемся с обратным, мы предполагаем предшествовавшее тому тяжелое страдание. Если же кто вследствие врожденного нервозного сложения уже прежде много раз был вынужден перебарывать столь тяжелые душевные депрессии, и если мир обязан ему столь многим, сколь многим он обязан существованию и деятельности Больцмана, то надолго остаемся мы в задумчивости и уважение побуждает нас к молчанию.»

 

---

Людвиг Больцман (2): Лейпциг, 1900-1902

 

·         На факультете он ничем не отметился.

·         С июля до конца октября 1901 г. он путешествовал вместе с сыном Артуром по Средиземному море. Путешествие должно было улучшить его «тогда уже очень измученное душевное состояние», однако ЛБ, будучи достаточно полным, страдал от жары. (пункты назначения: Гамбург – Лиссабон – Алжир – Мальта – Константинополь - Бандырма – Кавала – Одесса - Лейпциг)

·         В науке он практически ничего не достигал в это время.

·         Большинство времени он посвящал усилиям вернуться в Вену.

 Стр. 203

(Оствальд планирует образовать в Лейпциге ординаторскую профессуру по теоретической физике и пригласить на это место ЛБ)

ЛБ – Оствальду от 9 декабря 1898 г.

«Я не премину заявить, что, как я уже говорил своим немецким и венским коллегам, я не рад быть в Вене, сожалею, что вернулся из Мюнхена в Вену и даже старался предпринять безуспешную попытку вернуться в Мюнхен на тех же самых условиях, на которых мне было предложено там остаться. Это по причине гораздо меньшего количества студентов, готовых к исключительно научной работе, полного отсутствия собраний и товарищеских объединений, в которых

Стр. 204

можно почерпнуть научное вдохновение; кроме того, мне мешают беспокойство политического положения в плодотворном для моей работы научном собрании.¹

Поскольку я не сомневаюсь, что в отношении всего этого Лейпциг так же удобен, как и Мюнхен, то я при соответствующих обстоятельствах был бы с радостью расположен сменить мое место в Вене на ординаторскую профессуру по теоретической физике в университете Лейпцига, разве что мои требования были бы немалыми, поскольку в Вене я довольно хорошо обеспечен.

(В Лейпциге дела затягиваются и супруга ЛБ призывает Оствальда весной 1899 г. приложить больше для назначения ее мужа в Лейпциг)

Генриетта Больцман – Оствальду

«Многоуважаемый господин [Оствальд]!

Ваше известное мне дружеское и любезное расположение придают мне смелости сказать Вам, как счастлива была бы я, произойди назначение моего мужа в Лейпциг. Супруг мой глубоко раскаялся в своем отъезде из Германии и желал бы вернуться обратно. В Мюнхене он был очень доволен и чувствует себя здесь глубоко несчастным. Здесь он лишен научных сношений, побуждений и здешняя формализованная деятельность, будто школьного директора, ему отвратительна. Это подавленное состояние оказывает на него неблагополучное воздействие и мои подрастающие девочки очень от этого страдают. […]»

Стр. 207

(12 марта 1900 декан Лейпцигского университета Сиверс, а так же Оствальд, Вунд, Брунс, Хёльдер, Нойман и Винер подали заявление в Дрезденское министерство культуры с предложением назначения на освобождающееся профессорское место ЛБ)

«[…]

Это настолько же проникновенный и полный сил, как оригинальный и полный идей, невероятно увлекательный ученый, представляющий то направление теоретической физики, которое, в противоположность к так называемой математической физике, озабочено прежде всего физическим содержанием и живой связью с экспериментальной физикой и рассматривает математику как средство, а не как самоцель. Поскольку более математическое направление так же блестяще представлено в нашем университете, то назначение Больцмана в Лейпциг разом поставило бы университет на первое место по этому предмету.»

ЛБ рассматривался как «главный представитель кинетической теории в физике и химии», и поскольку Лейпциг «уже имеет главного представителя энергетического направления, то представляется очень интересная перспектива для способствующего науке обмена мыслями с обоих направлений. Коротко говоря, назначение Больцмана придало бы университету Лейпцига еще больше блеска и сделало бы его еще более притягательным».

Стр. 208

Из объяснительной записки декана университета Сиверса государственному министру, в основу которой легли рассуждения Оствальда, от 13 марта 1900 г.

«Наконец, следует упомянуть о том, что редко философский факультет так единодушно желал бы назначения нового коллеги и с такой радостью ожидал бы возможного вступления в свои ряды выдающегося человека, как в данном случае. Это справедливо в первую очередь для его ближайших коллег, особенно для представителя экспериментальной физики; однако и другие, менее близкие ему члены факультета высказались тем же образом.»²

Стр. 211

(Хартель оправдывается перед императором за ЛБ, подавшего в отставку)

Хартель – императору от 4 июля 1900

«[…]

Причина этого решения, стоившего ему, как он уверяет сам и как показывает время, прошедшее с момента подачи его прошения об отставке, тяжелых душевных переживаний, не имеет ничего общего с тем, что он якобы был недоволен своим материальным положением или же ожидал от назначения в Лейпциг каких-либо особых уступок в этом смысле; побуждает же его покинуть Вену, с одной стороны, его неприятие жизни в большом городе, предъявляющей особенно в социальной сфере требования, к которым он не испытывает особой симпатии. […] Второй и важнейшей причиной его решения является то, что этот ученый, осознающий свое авторитетное положение в научном мире и наделенный едва ли не болезненным тщеславием, стремясь завоевать в научном мире полное признание, по каким-то неопределенным причинам пришел к мнению, что в Вене его способности не проявляются в полную силу и что в другом месте его ожидает преподавательская и научная деятельность, увенчанная большими успехами;³ […]

Для Венского университета, потерявшего в последние годы многих выдающихся сотрудников и почти всегда по финансовым причинам, уход Больцмана означает тяжелую потерю; по правде говоря, она заключается в первую очередь в том, что университет не сможет более считать блестящее имя Больцмана среди своих и уже не будет своего рода родиной для его новаторских работ; в преподавательской работе его уход будет менее заметен, поскольку он мало занимался подготовкой будущих учителей и почти полностью концентрировался на том, чтобы инструктировать в исследовательских методах тех, кто решил посвятить себя физической науке,

Стр. 212

и передать им что-то новое из богатейшего клада своих знаний.»

(Хартель ведет через посредника, знаменитого офтальмолога Фукса, переговоры с колеблющимся ЛБ на предмет его возвращения в Вену)

Ернст Фукс министру от 10 августа 1900 из Зеебодена:

[…] Поскольку Больцмана не было дома, мне выдался случай наедине переговорить с его лечащим врачом, доктором Фазаном. Он рассказал мне, что Больцман вследствие его назначения в Лейпциг был настолько преследуем мыслями о самоубийстве, что Фазан настороженно следил за тем, чтобы он совершал свои прогулки только в сопровождении. Фазан ожидает, что Больцман успокоится, и в целом в отношении неврастении дает положительные прогнозы, поскольку симптомы непосредственного психоза отсутствуют. Больцман пришел во второй половине дня и просил меня, выразить его глубочайшую признательность Вашей светлости и сообщить, что он будет просить о своем восстановлении в письмом, которое он направит непосредственно в Вену.

Стр. 213 (I)

В нем он укажет, что отсутствие лаборатории в Лейпциге заставило его понять, что там он не найдет всех необходимых условий для своей научной работы.

[…]»

Фукс Хартелю от 12 августа:

«В качестве дополнения к моему позавчерашнему письму я позволю себе сообщить, что сегодня во второй половине дня я собирался посетить Больцмана, дабы осведомиться о его здоровье и узнал, что позавчера вечером он неожиданно уехал после того, как он несколькими часами ранее был у меня и говорил, что собирается писать Вашей светлости. Куда он уехал, никто сообщить не мог. Я желал бы, чтобы он не совершил необдуманного поступка, чего можно ожидать при его теперешнем состоянии.

Я позволю себе подчеркнуть, если это не было ясно из моего предыдущего письма, что я не самовольно направил Вашей светлости мое первое письмо, но по настоятельной и безотлагательной просьбе Больцмана.»

Хартель получил потрясенное недатированное письмо ЛБ, написанное, вероятно, после 20-го августа:

«Ваша светлость!

Я настоятельно прошу простить мне то, что я доставил Вашей светлости столько хлопот. По отношению к надворному советнику Фуксу я выразил свое твердое намеренье остаться в Вене, если мне будет предоставлена такая возможность, и поэтому просил его к Вам писать. Я находился в это время в санатории, который я оставил, так и не поправившись. Так что я не могу ответить на Ваше требование, дать Вам другие объяснения для изменения моего решения, кроме моей мучительной болезни, поскольку они не отвечали бы действительности. Кроме того, сегодня я получил декрет о моем назначении из Дрездена, так что должен полагать себя связанным этим обязательством и не могу более надеяться на мое место в Вене.

Прося еще раз о прощении, подписываюсь с выражением моего глубочайшего уважения, Вашей светлости преданнейший

Профессор Людвиг Больцман»

1 ЛБ имеет ввиду политические конфронтации, спровоцированные языковыми предписаниями Бадени и временно сопровождавшиеся даже беспорядками в парламенте.

2 К этой записке в качестве доказательства было приложено письмо ЛБ из Вены Оствальду от 3.3.1900; Оствальд просил министра о возвращении письма по прочтению.

3 Пассаж слово в слово будет повторен в докладе Хартеля к министру финансов от 3.12.1901 г.

---

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Людвиг Больцман как теоретик, воспоминания Майера о Людвиге Больцмане

Стр. 196

(после отдыха в Абацце ЛБ посещает естественнонаучное собрание в Мюнхене, где он 22 сентября 1899 г. читает лекцию «О развитии методов теоретической физики в новейшее время»)

Лоренц¹ прочувствованно оценил это в своей памятной речи, посвященной ЛБ в 1907 году: «(...) в глубине своего сердца он был теоретиком; ему нравилось настойчиво упоминать об этом и в шутку, и в серьез и он никогда не переставал говорить о развитии теории, прояснении и сохранении ее основ как о задаче своей жизни. ,Развитие теории – это идея, наполняющая мои чувства и труды.‘ Когда он говорил таким образом, то имел ввиду не только прояснение той или иной группы явлений, но

Стр. 197

выявление цельной картины мира и жизни, с которой его физическая концепция была переплетена теснейшим образом.»

Стр. 200 (I)

(Венские годы конца 1890-х были не только вершиной его славы и творческой деятельности, но стали последним периодом его активной научной жизни.)

Если смотреть с точки зрения последующих лет, то едва ли не предсказанием становятся слова его лекции о развитии методов теоретической физики, прочтенной в Мюнхене осенью 1899 г.:

«Действительно интересные вопросы! Можно почти пожалеть о необходимости умереть задолго до их разрешения! О, нескромный смертный! Твой жребий – радость вида продолжающейся борьбы!

Между прочим, лучше разрабатывать близлежащее, нежели ломать голову над столь отдаленным. Наш век и так много достиг! Наступающему столетию достается в наследство неожиданное изобилие положительных фактов и аппетитное просеивание и рафинирование научных методов. Хор воинствующих спартанцев взывал к юношам: будьте еще смелее нас! Если мы, следуя древним традициям, хотим приветствовать новый век благословением, то мы,

Стр. 201 (I)

в гордости подобные спартанцам, можем пожелать ему стать еще величественнее и значимее, нежели век уходящий.»

Стр. 204 (I)

Штефан Майер прекрасно обрисовывает обстоятельства и личное положение ЛБ в это время в письме к Гансу Бендорфу:

«Мои воспоминания охватывают время с 1894 года, когда Больцман приехал в Вену, до его смерти в 1906 году. Что было до того, известно мне лишь по рассказам, да ты и сам знаешь лучше. […]²

Мои личные воспоминания в большинстве своем являются, в общем-то, зрительными, так что их трудно описать словами. Когда я представляю его катающимся на коньках –

Стр. 206 (I)

скорее энергично, нежели артистично; когда я вижу его сидящим за роялем, на котором он, несмотря на толстые руки и, казалось бы, неуклюжие пальцы, великолепно умел играть; когда я вспоминаю от том, как он прогуливался в парке при ратуше со своей дочерью, о существовании которой он, погруженный в глубокие раздумья, очевидно совершенно позабыл, и о бесчисленных ситуациях в институте, … то я вновь живо вижу его образ перед глазами, однако рассказать об этом что-то более подробное я не могу.

Моим первым большим впечатлением о нем стала его речь (1894) на собрании естествоиспытателей в Вене, когда он говорил о проблеме полета и запустил в воздух зала музыкального собрания модель Вильгельма Креза. Но, поскольку ты был тогда протоколистом, ты знаешь об этом лучше меня.

В институте в начале у него были непростые отношения со старыми сотрудниками – механиком Седлачеком и лаборантом Даммом. Они знали Больцмана еще с тех пор, как он был студентом в Ердберге³, и особенно Дамм был взбешен тем, что ,Буа‘ [мальчишка] теперь будет его начальником. Им было тогда уже около 70-ти лет. Ты наверняка помнишь странную конструкцию аудитории со встроенным возрастающим деревянным помостом.⁴ Под ним находилось достаточно большое пустое помещение, в котором Дамм прятал все, что он не хотел давать или не доверять Больцману. Там он укрывал все ртутные провода, стеклянные предметы и прочее, для того, чтобы ,Буа‘ их не мог найти. Седлачек находился на ступень выше. О нем я вспоминаю, как он, после подключения электричества в институте, предпринял попытку разрядить два конца посредством разрядника – деревянная ручка меж двух толстых подвижных клещеобразных кусков шнура, имеющих на концах маленькие медные шарики. Он знал о таком еще со времен электромашин и ожидал увидеть особо красивые вспышки. Его испуг от короткого замыкания был немалым. Еще он обычно брал взаймы серебряные гульдены под предлогом их очистки. Для этого он клал их в слабый раствор азотной кислоты и таким образом собирал нитрат серебра, который он впоследствии продавал.

Его ассистентом, доставшимся ему в наследство от Я. Штефана, в 1894.1897 гг. был Густав Йегер, с которым они друг друга очень хорошо понимали. На нас, студентов, он произвел неизгладимое впечатление, несмотря на высокий, сумасшедший голос и множественные «итак», которыми он начинал едва ли не каждое предложение и которые рассчитывались как «число итак за лекцию».

В 1896 году я, насколько мне известно, первым из его венских слушателей (вместе с Ф. Экснером и Вейделем⁵) сдал мой экзамен на степень доктора. Я еще помню, как он, между прочим,

Стр. 206 (I)

спросил меня о взаимосвязи между степенями свободы и соотношении специфических теплот – то есть то, о чем он только недавно читал лекцию и что я поэтому знал. В остальном же он обыкновенно имел привычку говорить на экзаменах сам и предоставлял кандидату лишь изредка вставить слово, или показать, что он следует мыслям экзаменатора.

Только на экзаменах на профессорскую степень он давал говорить самим кандидатам, потому что, как он объяснял, хотел использовать возможность узнать кое-что о новых специфических областях науки.

О том времени, когда мы посещали его лекции, ты и сам знаешь достаточно. Я посещал их еще и долго после того, когда начал работать его ассистентом, с 1897 года, однако ассистировал ему только в том, что раздавал семинарные задания, которые мы копировали совершенно старомодным способом. Сданные ему чтения он просматривал очень редко.⁶ Среди замечательных воспоминаний есть явление на лекцию продавщицы апельсинов, своеобразным пением рекламирующей свой товар – мне понадобилось тогда все мое красноречие, дабы выдворить ее. Лекции вообще редко проходили без помех, поскольку за доской находилось маленькое помещение, ведущее к клозету, где и во время лекций бывают посетители.

В позднейшие годы он на семинарах обращался к чтению некоторых собственных работ, чьего развития он желал. Я вспоминаю, как Ганс Бенндорф должен был это читать, однако запнулся на том месте, где Больцман писал ,как из этого легко видно…‘ Это было посреди трудной главы и БДФ⁷ пошел к Больцману и попросил его объяснить этот вывод. ,Это мы сейчас быстро выясним‘, сказал Больцман и они вместе склонили головы над книгой. Спустя несколько часов, однако, Больцман все еще не мог понять, ,как он это тогда так легко увидел‘. Тогда он пригласил БДФ к себе домой, тогда еще на Тюркенштрассе 3, и там они просидели тогда не только пол ночи, но и весь последующий день, пока Б. снова не понял, как он при написании своего труда это так легко увидел.

С этих пор происходит и его поговорка: ,Итак, разницу между внутренним и внешним потенциалом я уже начинаю понимать, но разницу между почтенным и почетным я, кажется, не пойму никогда.‘ Лекции он, как и все физики, читал неохотно, и с радостью использовал малейшую возможность их отменить. Так, к примеру, он необычайно радовался, когда я ежегодно перед 4-м ноября сообщал ему, что в этот день я должен присутствовать на генеральном рапорте⁸ и поэтому не могу присутствовать

Стр. 207 (I)

и что многие слушатели также не смогут прийти. ‚В этом случае, конечно же, лекция отменяется‘ – таковым был его ответ, данный с заметным облегчением. Так же и при подготовке лекций иногда ощущались пробелы; в таких случаях он начинал «мечтать», однако делал это всегда чрезвычайно талантливо, хотя зачастую и не мог сделать так, чтобы это было незаметно. Я вспоминаю, как он пришел совершенно неподготовленным и, полный наивности и любезности, рассказал, как незадолго до лекции, когда он как раз собирался заняться подготовкой материала, к нему пришла его дочь с домашними заданиями, которые ей никак не удавались, и как, разумеется, приоритет перед всем остальным был отдан оказанию помощи.

Я не могу описать то волнение, которое поднялось, когда его старшая дочь пропала в тот день своей матуры и мы все вместе искали ее до тех пор, пока не прошло время экзамена и она не нашлась в погребе. Кстати, она впоследствии сдала экзамен на отлично.

Оригинальным было и способ приема нового механика, Карла Корнгера, когда Седлачек, которому к тому времени было уже за 80, наконец-то ушел на пенсию. Когда я представил Больцману кандидата, завязался следующий разговор: Б: ,Итак, Вы женаты?‘ К: ,Нет.‘ Б: ,Что ж, мне было бы, однако, желательно, чтобы Вы были женаты!‘ К: ,Но ведь, если господин советник считает, - я же состою в отношениях, и ребенка мы тоже уже ждем, так что если господин советник считает…‘ Б: , Итак, мне бы хотелось, что бы Вы женились!‘ И Корнгер женился, у них родилось четыре дочери, а он сам работал позже механиком в институте радио, пока не ушел на пенсию в 1938 году.

Одним из его первых приобретений в Институте физики был большой, очень мощный электромагнит, настолько тяжелый, что его невозможно было поднять по лестницам старинного здания, в котором располагался институт, так что пришлось со стороны двора привязать его к канатам и втащить через окно. В этой ситуации Больцман произнес слова, которые потом постоянно цитировали: «Я надеюсь, магнит не будет сплющен»;⁹ не знаю, может быть ты помнишь этот случай и особое значение этих слов. Полюса магнита были жестко соединены с прикрепленным снизу медным чурбаном, и во время моих многочисленных занятий с этим магнитом я мог удостоверится, что он действительно не был «сплющен», когда его включали.

Теперь передо мной всплывает еще одна картина. Я отдал распоряжение о реорганизации библиотеки. Периодические издания были отделены от остальных и размещены все вместе, причем я следовал принципу, что издания тех лет или те журналы, которые использовались реже, были размещены на верхних полках стеллажей, так что требовалась лестница, чтобы достать их. Хазенёрль не раз описывал сцену, как я убирал журнал Динглера, стоя на лестнице, в тот момент, когда в комнату зашел Больцман. Я не могу так же замечательно пересказать это, к тому же и теряется интонация. Б.: «Итак, что же Вы там делаете?‘ Шт. М.: «Я заново организую книги и убираю реже читаемые на верхние полки.‘ Б.: ,Что это у Вас сейчас в руках?‘ Шт. М.: ,Журнал Динглера, которым нечасто пользуются.‘ Б.: ,Что ж, да, журналом Динглера пользуются нечасто.‘ Шт.М.: ,поэтому правильно,

Стр. 208 (I)

что я убираю журнал Динглера на верхнюю полку и освобождаю место для более часто читаемых газет.‘ Б.: ,Что ж, журнал Динглера действительно пользуются нечасто‘… Хазенёрль утверждал, что он полчаса слушал, как мы разговаривали о редком использовании журнала Динглера, и очень наглядно представлял это при помощи соответствующих жестов. Однако это все переживания и воспоминания, которые не будут интересны никому кроме нас, тех, перед чьими глазами все еще стоит Больцман.

Однажды мы спросили Больцмана, как он относится к работам Г. Яуманна, использующего, как известно, довольно своеобразную форму представления и математического языка. ,Что ж, - ответил Больцман, - зачем же я буду учить китайский, чтобы на китайском узнать то, что я и так уже знаю на немецком!‘

1 Голландский физик Гендрик Антон Лоренц (1853-1928)

2 Здесь речь идет о приведенной выше цитате, относящейся к жизни в Граце: «Так, к примеру, мне часто рассказывали историю о приобретении коровы, потому что он непосредственно хотел иметь для детей молоко. Через несколько дней после покупки коровы он вроде-бы пошел к коллеге-зоологу и спросил: как кормить такое животное и как сделать так, чтобы оно давало молоко. В Граце он подружился с Нернстом, учившегося у него и часто посещавшего его впоследствии.» Сноска автора.

3 Штефан Майер имеет ввиду старый институт физики в городе Ердберге. Сноска автора

4 Штефан Майер, вероятно, имеет ввиду период второй венской профессуры ЛБ, то есть 1894-1900 гг. и, таким образом, строение аудитории на Тюркенштрассе. Сноска автора

5 Хуго Вейдель (1849-1898) был вплоть до своей смерти ординарным профессором химии в Венском университете. Сноска автора

.6 Имеются ввиду рефераты. Сноска автора.

7 Таким образом многие, и Бенндорф в том числе, всегда сокращали его имя.

8 В императорско-королевской армии, вероятно как годичный доброволец, т.е. как офицер резерва. Сноска автора

.9 Цитата в тексте по-английски.

---

 Людвиг Больцман (4): ЛБ как философ (1902-1906)

 Когда ЛБ предложили профессуру Маха, он с радостью согласился. Студенты и общественность ожидали с нетерпением его первого выступления в качестве философа.

Сам ЛБ тогда утверждал, что он хорошо знает творчество Маха и готов читать лекции в его духе. Уже в своих философских работах из середины 90х гг. он писал, что был введен в философию работами Маха.

Автор считает необходимым различать между отношением ЛБ к Маху, и отношением Маха к ЛБ. В области философии Мах несомненно был для ЛБ, особенно в последние годы, неоспоримым авторитетом. Следует заметить двойственное отношение ЛБ к идеалу – если он считал идеал вне науки святым делом, то он в то же самое время презирал таких идеалистических философов как Беркли (главный вдохновитель Маха). Мах, со своей стороны, высоко ценил в ЛБ как физик, считая его, однако, дилетантом в философии. Но автор также замечает, что точных исследований этого вопроса пока не хватает. Что касается оценки философских достижений ЛБ, то автор в основном согласен с Махом.

Хотя ЛБ и М явились противниками в физики, никакой враждебности в их личных отношениях не наблюдается в письмах ЛБ к М (М наверно относился к ЛБ более холодно)

 Стр. 258

 Штефан Майер, имевший хорошую возможность наблюдать происходящее со стороны, вспоминал в 1944 г. по отношению к Бенндорфу: «После своего возвращения из Лейпцига он добавил к своей прочей деятельности еще и лекции по естественной философии, в качестве наследия Маха. После нескольких первых, очень остроумных лекций, дело это, однако, забуксовало и не приносило ему более никакой радости».

Не смотря на то, что ЛБ очень интересовался вопросами философии, он не был профессиональным философом; ему не доставало ни необходимого образования, ни желательного спокойствия, постоянства и уравновешенности в суждениях.

 Стр. 259

 Франц Брентано был одного мнения с Майером, когда он в своих воспоминаниях о ЛБ 1908 года жаловался Маху, что так поздно лично познакомился с ЛБ:

[…] «Похожее чувство у меня было и по отношению к Больцману, когда он неожиданно оказался моим гостем в Беллогуардо [возле Флоренции] и оставался им несколько недель, постоянно жадно слушая и понемногу развивая передо мной свою аритмософию (как я окрестил это его детище). Настоящего философского интереса и откровенной любви к правде этому в научной области высочайше одаренному человеку тоже хватало. И при этом, к каким только удивительным спекулятивным выводам он не приходил!»

(ЛБ критикует Шопенгауэра;)

Мах, наблюдавший за ЛБ, как и вообще все философы, со смесью презрения и раздражения, не видел в этом ничего злонамеренного

Стр. 260

и не сомневался в том, что «его стремления были добрыми», считал его, однако «невероятно наивным и бесцеремонным» человеком, «не имеющим чувства меры дозволенного».

По состоянию здоровья, ухудшившегося уже к концу 1903-го года, ЛБ редко читал лекции по естественной философии, да и их качество от этого наверно страдало. Весной 1904-го его здоровье стало настолько плохим, что 29-го апреля 1904 г. он был вынужден отменить лекции на текущий семестр по причине «сильной нервной депрессии» и писать в министерство о временном отказе от гонорара. При этом к январю 1905 года он чувствовал себя как щука в карповом пруду философии.

Стр. 261

В 1907-м году, то есть всего лишь год спустя поле смерти ЛБ, вышла в свет небывало резкая статья «Людвиг Больцман как философ» за авторством тогда 30-летнего священника Алоа Мюллера, который только в 1913-м году закончит курс математики и физики и в 1921 году в Боннском университете сдаст экзамен на преподавателя. Из статьи следовала сокрушительная оценка деятельности Больцмана как профессионального философа (речь шла только об этой сфере): «Больцману было неизвестно, что такое философия»; «ему не доставало в философствовании именно того, чем он в высшей степени обладал в физике: знания основ в результате их изучения, самовыучки и метода, широкого взгляда на специфику области, которую он всесторонне исследовал».

Стр. 287

К концу 1905-го года ЛБ чувствовал себя нехорошо, ему приходилось «вновь ужасно» страдать от своей «старой беды, неврастении»; слабость зрения удручала его, астматические недуги и сильные головные боли мучили его и, как уже в 1904-м году, на рождество он вынужден был оставаться в постели. И, хотя его физическое состояние очевидно улучшилось в январе 1906 г., «большая душевная депрессия» еще оставалась. Он писал Брентано: «Как я завидую Вашим всегда одинаковым веселости и довольству. Вы действительно настоящий философ. Мне же уже 62 года, однако я ничуть не предрасположен к душевному покою. В такие периоды хандры я смотрю в мрачном свете на мои философские выводы, да и вообще на возможность философского познания». Так он не чувствовал себя в состоянии исполнить свой непосредственный философский план по созданию априористской теории познания; испытывал «непреодолимые затруднения», даже «отвращение» при мысли о «завершении чего-либо», а себя считал «достигнувшим невероятно низкого уровня интеллектуальной энергии» и неспособным читать свои лекции.

 

---

 

 

Людвиг Больцман (5): Берлин

В августе 1888 г. ЛБ все же пытался еще раз отменить это решение и по этому поводу обратился к Р. Вирхову. Но все попытки были напрасны – вместо ЛБ был назначен Макс Планк.

После этой истории ЛБ был душевно и физически совершенно изможденным. Он поэтому шел в отпуск. После возвращения он опять пытался получить профессуру – безуспешно.

Причины его ухода в Мюнхен (по мнению автора): смерть сына, уход Эттинсгаузена, его главного сотрудника при управлении института, из факультета, и, наверно, сплетни в городе.

Стр. 98 (I)

Из резолюции факультета университета Берлин, вынесенной 1-го декабря 1887 г.

«Господина Людвига Больцмана, 1844 года рождения, в настоящее время являющегося ординаторским профессором физики и директором Института физики в университете г. Грац, мы называем на третьем месте не потому, что его значение в научном мире меньше, чем первых двух кандидатов,¹а потому, что он направил свою деятельность в более математическую область теоретической физики. При этом, однако, в нем настолько жива потребность проверить свои представления опытным путем, что он оставил свое место в Венском университете, где, кроме математики, он преподавал исключительно математическую физику, ради того, чтобы в Граце иметь возможность вернуться к экспериментальной физике.

Стр. 99 (I)

Там, в Институте физики он работал в течение двух семестров, поэтому его настойчивость и требовательность в проведении опытов хорошо известны настоящему директору этого института. […] Кроме того нельзя не осознать того, что труды господина Больцмана здесь упадут на более плодородную почву, нежели у него на родине.

В Германии есть еще много физиков, превосходных в своей экспериментальной деятельности, однако никто из них не решился посвятить себя руководству практических занятий.

[…]

Если Вашей светлости удастся привлечь одного из двух первых кандидатов на место профессора экспериментальной физики, то г-н Л. Больцман абсолютно бы подошел для того, чтобы пригласить его читать теоретическую физику.

Стр. 100 (I)

Он в действительности в высшей степени проницательный и остроумный математик, которому удалось разрешить несколько из труднейших и абстрактнейших задач механической теории теплоты. При его назначении нужно было бы только позаботиться о том, чтобы он имел возможность самостоятельно проводить свои собственные опытные работы.

Мы в высшей степени желали бы подобной комбинации, то есть одновременного приглашения г-на Кунда, или Кольрауша для экспериментальной физики и г-на Больцмана для теоретической, и сочли бы ее наиболее соответствующей интересам университета. […]»

Стр. 108 (I)

Когда ЛБ 6-го апреля 1888 года подтвердил Алтхофу² получение грамоты с назначением на должность, он попытался предпринять слабую попытку отступления, указав на свою миопию, «слабость» своего зрения, которую он в Берлине хотя и не скрывал, однако и не сделал подробного медицинского анализа. Теперь же он побывал у офтальмолога – своего коллеги на медицинском факультете Изидора Шнабеля³ - объявившего, что «непосредственной опасности для моих глаз нет, однако она в моем случае гораздо более вероятна, чем при обычном состоянии глаза, и необходима чрезвычайная осторожность. Так что я, в отличие от человека с полностью здоровыми глазами, совершенно неспособен более выполнять утомительную работу и мог бы, по крайней мере в первые годы, в каждом семестре читать только часовые частную и бесплатную лекции.» После этого вступления ЛБ предложил еще одно обследование и отказ от его «столь почетного места в Берлин в последний момент».

Заключение Шнабеля ЛБ к этому письму не приложил. Он вообще попросил о нем лишь 14-го апреля 1888 года – то есть в тот самый день, когда в Берлине Альтхоф написал ему письмо, в котором сообщал, что там совершенно не смущены его близорукостью, и когда ЛБ сообщил в Граце Кюбеку о своем решении, при помощи врачебного заключения сложить с себя обязательства перед Берлином.

Стр. 112 (I)

24-го июня 1888 года ЛБ наконец-то сделал давно уже запоздавший шаг и отправил в Берлин просьбу об отставке. ЛБ действительно не преувеличивал, когда писал в Берлин:

«Шаг, который я, преданный Вам нижеподписавшийся, теперь делаю, стоил мне мучительной борьбы, которая да послужит оправданием тому, что я лишь теперь смог на него решиться. При вступлению на мою новую должность в Берлине я перешел бы к совершенно новому для меня предмету математической физики, поскольку здесь, в Граце, я читаю исключительно экспериментальную физику, причем в основном медикам и фармацевтам. Я, правда, читал в течение более 15-ти лет начала математической физики вместе с введением в дифференциальное и интегральное вычисление, и, кроме того, в течение всей жизни занимался некоторыми особыми главами этого предмета. К ним относятся и мои теоретические исследования, нашедшие теперь для меня столь почетное признание.

Однако многими большими и важными областями математической физики я до сих пор почти полностью пренебрегал. Во время моего первого приезда в Берлин радостное возбуждение заставило меня поверить, что это упущение можно легко исправить. Сейчас же, когда я действительно попытался заняться этой работой, мне стало ясно, что без постоянного напряжения глаз я с ней не справлюсь, что было бы, согласно приведенного под литерой «А» медицинскому заключению, сопряжено с большой опасностью для моего зрения. Я не мог, не обладая медицинским образованием, предвидеть этого, находясь в Берлине, а недостаток свободного времени помешал мне уже тогда получить врачебную консультацию.

С другой стороны, это противоречило бы моей совести, прими я столь ответственную профессуру без полного знания представляемого мною предмета.

Поскольку я уже получил назначение, то, в этих обстоятельствах, мне не остается ничего иного, как просить высокое министерство милостиво освободить меня от принятых обязательств и принять мою отставку, с чем я связываю и смиренное прошение не гневаться на меня за все те хлопоты, которые я доставил своей неосмотрительностью, поскольку я сам болезненно переживаю эту ситуацию, не будучи способным ее изменить, и к тому же мучаюсь нервной болезнью, о чем прикладываю медицинское освидетельствование под литерой «В».»

Стр. 114 (I)

9-го июля 1888 года король Пруссии отменил приказ о назначении ЛБ; 2-го августа это было сообщено ЛБ. 6-го – Академии наук в Берлине

Стр. 115 (I)

и 8-го августа – общественности и академическим структурам Берлинского университета.

Однако уже неделю спустя ЛБ, мучаясь «день и ночь горьким раскаяньем об этом поступке, совершенном в состоянии сильнейшего возбуждения», в письме от 16-го июля, Грац, спросил Альтхофа, нет ли еще возможности, повернуть все вспять:

«Это было бы нескромно просить о кратчайшей телеграмме со словами «поздно», либо «еще возможно». В последнем случае я сам приехал бы в конце этой недели в Берлин, дабы лично просить прощения за мои поступки, причиной которых является нервная болезнь, поражающая меня вот уже второй раз в жизни и спровоцированная в том числе и необычайно напряженными задачами моего ректората в этом году.» Франц Эйльхард Шульце⁴ взял на себя заботу о том,

Стр. 116 (I)

чтобы сообщить ЛБ от министерства, «что уже существует Высочайший указ, так что ничего нельзя уже изменить.» Шульце отметил в этой связи по отношению к Альтхофу, что «это лучше и для г-на Больцмана, и для Берлинского университета».

Однако Больцман не переставал предпринимать дальнейшие попытки вернуться в Берлин и попросил о посредничестве самого Рудольфа Вирхова⁵, оказавшись с ним Кернтене под одной крышей. Его письмо попало к Альтхофу только 27-го сентября 1888 г., оставшись без ответа.

Стр. 120 (I)

(Положение ЛБ в Граце ухудшилось после того, как стали известны обстоятельства его аферы с Берлинским университетом, так что он искал случая покинуть Грац.)

9-го июля 1890 г. он написал в министерство в Вене:

«Преданный Вам нижеподписавшийся, получил в этом семестре приглашение занять место профессора по теоретической физике в университете г. Мюнхена. По зрелом размышлении о полном объеме предстоящей там работы он пришел к выводу, что это место более соответствует его индивидуальной научной направленности, нежели его настоящее положение в Граце, и что там он скорее будет иметь возможность, использовать только что данные ему способности на благо и пользу науки и академического преподавания. Потому он решил ответить на призыв и только что получил известие о своем назначении профессором в университет г. Мюнхена.

Он почитает теперь своим долгом выразить свою теплейшую и глубочайшую признательность королевско-императорскому правительству за необычайно почетное и осчастливливающее признание, а так же за деятельную поддержку его научных изысканий, которые он всегда находил в Австрии, и уверить, что только внимание к исключительно научному интересу заставляет его покинуть австрийскую государственную службу, на которой он более 20-ти лет был столь счастлив, и где ему было оказано столько внимания и почестей.

Посему он просит милостивейшей отставки с его настоящей должности профессора в Граце с 1-го сентября 1890 года, поскольку он предполагает занять свое место в Мюнхене уже со следующего зимнего семестра, и одновременного извещения о выходе из австрийского подданства.

Др. Людвиг Больцман, королевско-императорский надворный советник и профессор физики в университете г. Грац.»

Стр. 121 (I)

Факультету, так же как и министерству, было понятно, что эта потеря «знаменитейшего члена факультета (...) незаменима, поскольку равноценного специалиста в распоряжении совершенно нет».⁶

Министерство, «при общепризнанном благородстве характера» ЛБ, даже не сомневалось в правдивости объяснений физика, говорящего, что причины его ухода заключены «в исключительно научных областях». Так что оставалось только отдать ему последние почести и удовлетворить прошение:

«Во время своей более 20-тилетней деятельности профессор Больцман блестяще зарекомендовал себя как преподаватель и выдающийся ученый и в большой мере заслужил благодарность доверенного ему физического института.

Ваше Величество не раз благоволили к его преподавательской и научной деятельности; так, в последний раз, 27-го октября 1889 года, благосклонно пожаловав ему звание надворного советника.

Не смотря на то, что я, памятуя об интересах общественного образования, чрезвычайно сожалею об отъезде этого выдающегося ученого из Австрии, я не могу, однако, не поддержать его прошение об отставке перед Вашим Величеством в ситуации, когда профессор Больцман принял приглашение Мюнхенского университета и уже последовало его назначение.»

(Император подписал прошение 13-го Августа 1890

1 Августа Адольфа Эдуарда Эбергарда Кунда (1839-1894) и Фридриха Вильгельма Георга Кольрауша (1840-1910).

2 Фридрих Теодор Альтхоф (Альтгоф) (1839-1908), ведущий сотрудник министерства культуры и «негласный министр культуры» Пруссии.

3 Он проверил ЛБ 26-го марта 1888, однако заключение, которое ЛБ приложил к своему отказу в Берлин от 24.06.1888, написал лишь 14-го апреля. Сноска автора.

4 Немецкий зоолог и анатом Франц Эйльхард Шульце (1840-1921).

5 Немецкий врач и основатель патологии, политический деятель Рудольф Людвиг Карл Вирхов (1821-1902).

6 Письмо физического факультета в министерство от 12.07.1890.

 

---

 

Людвиг Больцман (6): Мюнхен (1890-1894)

Это время был возможно самое успешное в его жизни. Но определяющие дальнейшую карьеру дискуссии с Оствальдом в те годы тоже начались обозначиться.

Стр. 121 (I)

Ойген Ломмель¹ рекомендовал физическому факультету Мюнхенского университета ЛБ, который писал ему, что находится «в настоящий момент действительно в очень противоречивом состоянии духа».

Стр. 122 (I)

ЛБ сам указывал на большую нагрузку в Грацком институте в письме в Мюнхен к Ломмелю от 3-го сентября 1889 г.:

«Уже давно считаю я руководство столь объемным и, несмотря на множество подходящего оборудования, именно за счет своей пространности неподходящим к условиям Граца институтом обузой, которая не оставляет мне возможности работы в непосредственно моей научной области, тем более, что и обязательная ежегодная лекция по элементарной физике для медиков и фармацевтов приносит мне мало вдохновения и оставляет недостаточно времени для теоретических чтений. Для последних, кстати, в Граце нет достаточно хорошо оборудованного помещения. К этому в последнее время добавились обстоятельства, из-за которых мое здешнее место и даже сам город Грац довольно опротивели и которые заставляют крепнуть мое решение, заняться исключительно моей любимой научной областью и принять профессуру по теоретической физике, как только мне представится малейшая возможность.»

Таким образом ЛБ показал свою заинтересованность, занять должность профессора в Мюнхене как можно скорее, и оставлял за собой только лишь право на в достаточной степени удовлетворительное жалование – в размере примерно 8 000 марок.

Стр. 124 (I)

Из вступления Ломмеля к заявке в академический сенат:

«Больцман, по единодушной оценке своих коллег, стоит в первом ряду среди физиков-теоретиков Германии. […]

Стр. 125 (I)

Его многочисленные работы, частично опубликованные в сообщениях Венской Академии и частично в математическом журнале Крелле, почти без исключения посвящены области теоретической физики. Его выдающийся талант в подобных исследованиях, вкупе с основательными математическими знаниями позволили ему не только разрешить ряд труднейших задач, или же хотя бы приблизиться к их решению, но и, в особенности, чрезвычайно удачно и счастливо развить и дополнить теорию Максвелла, Клаузиуса и Гельмгольца. […]

Во всех этих работах Больцмана обнаруживается не только легкость в математической работе с физическими темами, но и его способность к понятному и точному описанию.

Настоящая выгодная возможность заполучить в наш университет столь выдающегося ученого, на наш взгляд, не должна быть упущена. Поэтому факультет единогласно решил ходатайствовать

О приглашении профессора др. Людвига Больцмана, в Граце ординарного профессора теоретической физики, в наш университет и подает в королевский академический сенат всеподданейшую просьбу, скорейшим образом дать высочайшую апробацию сего ходатайства.»

Стр. 152 (I)

ЛБ был не долго счастлив в Мюнхене. В Октябре 1892 г. он написал Лошмидту: «я еще живу, но здесь ничуть не лучше чем в любезной Австрии». Если он впоследствии и вспоминал Мюнхен, в особенности общество придворной пивоварни,² с ностальгией, то лишь потому, что ему было свойственно идеализировать прошедшие из положения удручающего его настоящего. Когда в январе 1893-го года скончался Йозеф Штефан, ЛБ стал подготавливать свой переход в Вену, невзирая на попытки оставить его в Мюнхене.

1 Немецкий физик Ойген Корнелиус Иозеф фон Ломмель (1837-1899).

2 Без указания на источник Штиллер (1988, стр. 26) причисляет к этому обществу О йгена Ломмеля, Карла фон Линде, Пауля Грота, Адольфа фон Байера, Хуго фон Сеелигер, Альфреда Прингсхайма и Вальтера Дика. Сноска автора.

 

---

 

Грац, 1876

Стр. 53 (I)

Из черновика августейшего доклада Штремайера от 11-го августа 1876 г.

(Физический кабинет в Граце оснащен особенно хорошо для исследований, основанных на точных измерениях)

«Принимая во внимание это положение вещей предпочтение, безусловно, должно быть отданному упомянутому на третьем месте доктору Больцману. Его предыдущая деятельность на физико-математической кафедре не является тому препятствием. […] Больцман в последние годы блестящим образом доказал свое призвание к измерительным опытам своими работами в Граце и Вене; его диэлектрические исследования принадлежат к точнейшим и труднейшим в своем роде. Уже профессор Тёплер в свое время при разработке планов на развитие Грацкого института рассчитывал

Стр. 54 (I)

в известной степени на то, что Больцман останется в Граце, и глубоко переживал его решение уехать в Вену в 1873 г.

[…]

[Больцман], таким образом, кажется, определен самой судьбой в преемники Тёплера, основателя и организатора Грацкого физического института, и для научного управления ему потребовался бы лишь основательно вышколенный в опытном деле адъюнкт.

Стр. 79 (I)

В июне 1887 г. в Грац прибыл Вильгельм Оствальд, чтобы завербовать Нернста себе ассистентом; Оствальд работал тогда еще в Риге и сразу же был принят чрезвычайно приветливо: «Судя по сердечности, с которой со мной здесь все прощались, я понравился им также, как и они мне; проф. Больцман, один из выдающихся физиков современности, обещал мне, что будет

Стр. 80 (I)

со мной работать над журналом, а др. Нернст согласен приехать в Ригу, чтобы работать под моим руководством,» писал Оствальд тогда своей жене.¹

1 Письмо датировано 1887 VI 23 Грац. Сноска автора

. Ильзе Мария Фазоль-Больцман

Доклад в Граце к столетию со дня смерти Людвига Больцмана

Еще до начала: изображение 1

Уважаемые дамы и господа: Название: изображение 2

Я благодарю организаторов за приглашение вспомнить о моем деде в этом небольшом докладе. При этом я ни в коем случае не буду уходить в научную область, напротив, я буду обращаться, в основном, к памяти о нем как о человеке.

Великие физики классического периода XIX века сделали выдающиеся работы, и они стали знамениты своими формулами и законами, названными в их честь. Они имеют силу и сегодня и их знают и уважают их создателей, чьи личности едва ли теперь обсуждают.

У Больцмана же скорее наоборот. Он был далеко впереди своего времени. Возможно, именно поэтому его, за редким исключением некоторых современных коллег, критиковали вплоть до отрицания и в большинстве своем, узнали и оценили впервые лишь после его смерти. Его работы и личность по сей день все еще тема для сегодняшних дискуссий и празднеств.

Этого необычного человека часто также плохо понимали и в близком окружении. Так о нем придумывали смешные анекдоты, которые снова и снова переходили от автора к автору. Мой отец очень злился по этому поводу.

___________
Родители моего дедушки переехали по линии отца из Восточной Пруссии через Берлин в Вену.

Его мать происходила из одной старой зальцбургской семьи. Изображение 3

Людвиг Эдуард Больцман родился 20 февраля 1844 года в Вене. После переезда семьи в Линц там он провел безмятежное детство с младшим братом Альбертом. Но он был хилым ребенком, был окружен заботами и перенес во время школьных лет много болезней. Также на развитие становящегося юноши очень сурово повлияла ранняя смерть брата и кончина отца, у которого были больные легкие. Он был очень хорошим учеником и сдал экзамен на аттестат зрелости в 1863 году. Изображение 4

Антон Брукнер был одним из его учителей игры на пианино и мой дед был на протяжении всей жизни выдающимся пианистом. Об этом сообщают некоторые из современников.

Людвиг начал обучение математике и физике в университете в Вене. Его любили среди сокурсников. Изображение 5 Еще студентом он опубликовал статью по теории Максвелла наряду с известной работой о той области, которая должна была стать ядром его дела всей жизни:

«О механическом значении второго закона термодинамики».

В двадцать пять лет Людвиг Больцман получает приглашение в университет Граца изображение 6 на должность профессора математической физики. Уже на первом году этой профессуры он публикует пять известных научных работ.

Также он стремится к научным контактам и дискуссиям с коллегами вне Австрии. Так, в 1870 году он едет в Гейдельберг, чтобы встретиться с Бунзеном, Кирхгофом и Кёнигсбергом. Уже год спустя он работает какое-то время в Институте Гельмгольца в Берлине.

В двадцать восемь лет и позже появляются его обширные и важные работы по распределению Максвелла-Больцмана (так оно будет названо позже), Изображение 7 Н-теореме и уравнению переноса (как временное изменение функции распределения), его работы по второму закону термодинамики и по связи между энтропией и термодинамической вероятностью.

___________
В мае 1873 года мой дед случайно встретился на пешей прогулке со студентками грацского учебного заведения для учительниц, и среди них была Генриетта фон Айгентлер. Изображение 8 Эта встреча должна была стать решающей для ее жизни; также и для моей, так как она - моя бабушка
___________
В том же году Больцман принял приглашение стать профессором математики в университете Вены. Изображение 9……Изображение 10

Двумя годами позже, в 1875 году, он получает приглашение от принадлежащего Швейцарской Конфедерации Политехникума в Цюрихе с предоставлением довольно большого оклада на время проживания и удовлетворения всех пожеланий относительно института и оборудования. Он все же отказался и был щедро вознагражден в Вене за решение отвергнуть приглашения. Изображение 11

В том же году он получает приглашение в университет Фрайбурга, которое он не может принять все же из-за своего выше упомянутого отказа от приглашений. Он лишь снова переезжает в Грац, потому что в Вене не может работать экспериментально. Так он проводит неоднократно экспериментальные исследования в Институте Теплера в Граце и на собрании естествоиспытателей, проходившем в течение недели в 1875 году предлагает Генриетте возможность получше узнать друг друга и научиться друг друга любить. Они обручились изображение 12 и 17 июля 1876 состоялась их свадьба.

___________
Через месяц мой дед был назначен ординарным профессором по всеобщей и экспериментальной физике и руководителем Физического института при университете Граца. Изображение 13

Первые годы в Граце, с 1869 по 1873 год, и второй период в Граце были самыми плодотворными годами творчества. Изображение 14

В Граце он был включен в общественную жизнь своих коллег и всего остального в городе. Благодаря Генриетте тесные дружеские отношения были с семьей Кинцль - семьей бургомистра Граца.

Молодая пара незадолго до того переехала в большую квартиру в институте. Как любитель природы мой дед все же хотел, чтобы его дети выросли на природе. Так он купил небольшой участок земли на склоне плато изображение 15 и построил там дом для семьи, который шутливо был назван его коллегами «Больцманеумом».

В отрочестве у него не было никакой возможности закалять тело, чем объясняется его болезненность. Для этого он соорудил гимнастические снаряды и придавал у своих детей большое значение занятиям гимнастикой. С ними он также предпринимал дальние походы и любил в них давать ботанические комментарии. Зимой он регулярно ходил с ними на коньках. Для него и его семьи это было самое счастливое время в жизни. Изображение 16

Большим ударом была, конечно, смерть его матери в 1885 году, которая привела к первому психическому кризису.

___________
В свой речи на празднике Дня основания университета в Граце в ноябре 1887 года Больцман говорил также об умершем прямо перед этим в Берлине Густавом Кирхгофом.

Вскоре после этого, в январе 1888 года, ему направили приглашение стать его преемником в университете Фридриха-Вильгельма в Берлине. Изображение 17 Он сначала согласился и уже почти был назначен на должность, но через несколько месяцев отказался, о чем позже очень сожалел.

Это привело ко второму серьезному кризису, который освещен в литературе. Изображение 18

С этого момента периоды возрастающей активности сменяются неделями глубокой подавленности. В 1889 году старший сын Людвиг Хуго умирает от аппендицита, который обнаружили слишком поздно. Это привело моего деда к категоричной самокритике.

Несмотря на удары судьбы в семье (смерть матери и сына), несмотря на так называемый берлинский кризис и нервную нагрузку из-за студенческих проблем вовремя своего пребывания в качестве ректора он углубленно занимался научными работами. Однако он страдает от усиливающихся астматических осложнений, перемен настроения и возрастающей слабости зрения.

Но он все равно стремится уехать из Граца, в другое окружение, и, наконец, в 1890 году принимает приглашение в Мюнхен. Изображение 19 Его друзья и коллеги неохотно отпускают его и устраивают на прощание большой праздник.
___________
В Мюнхене семья жила сначала в пригороде. Там на свет появилась самая младшая дочь Эльза. Из-за неугомонности моей бабушки за короткое время они переезжали дважды. Сначала в Швабинг, и позже - в район около ботанического сада.

Как профессор теоретической физики Изображение 20 мой дед нашел некоторых ученых из различных областей знания, с которыми регулярно дискутировал и получал от них интересные предложения. Он чувствовал себя хорошо.

Конечно, намечались первые дискуссии с Вильгельмом Оствальдом из Лейпцига в связи с обоснованием механики последним на энергетической основе. С другой стороны, Оствальд подобно Маху в Вене и другим, нападал на атомистику Больцмана и его кинетическую теорию газов.

В это время он получает, конечно, научное признание в Ирландии и Англии. Изображение 21. Итак, он был приглашен на празднование трехсотлетия Тринити-колледжа в Дублине и на заседании Изображение 22 Британской Ассоциации Развития Науки в Оксфорде получил почетную степень доктора. Изображение 23

В эти годы также на него наваливаются доказательства почета, прежде всего, в форме членства почти в двух дюжинах научных академий различных стран.

___________
В январе 1893 года в Вене умер первый учитель Больцмана Йозеф Стефан; чье профессорское кресло стало вакантным. Мой дед получил предложение вернуться в Вену. Между тем, ему было известно, что он не получит в Мюнхене право на получение пенсии, и так, после некоторой нерешительности, он принял приглашение в Вену. Изображение 24 В июне 1894 года он был назначен профессором теоретической физики в Университете Вены. Изображение 25

В том же году, на шестьдесят шестом собрании естествоиспытателей в Вене он сделал доклад о «Колебаниях воздуха», сильно обративший на себя внимание. Для этого он, придерживая, помог кружиться Вильгельму Крессу, пионеру в области полетов, на построенной летательной модели по большому залу Филармонического общества.

Изображение 26 На следующем собрании естествоиспытателей в Любеке, в 1895 году, все было не так гладко. После доклада Вильгельма Оствальда и Георга Гельма об энергетике состоялся острый многочасовой диспут, которой сильно досадил всем участвующим. Эта дискуссия вошла в историю науки, позже была всячески описана в литературе и Больцман еще долгие годы продолжал дебаты с авторами некоторых публикаций. В 1944 году, по поводу столетия со Дня рождения, Зоммерфельд вспоминал в записях об этом:

« Внешне борьба высказываний Больцмана и Оствальда напоминала внутреннюю борьбу быка – а именно, Больцмана- с гибким фехтовальщиком. Но бык победил тореро».

Вместо увлекательных дискуссий с коллегами, которые являлись также его друзьями, он также сталкивался с досадными спорами в Вене. Его страдания увеличивались под нападками против его научных выводов. Эрнст Мах был, как известно, его ожесточенным и непримиримым противником в вопросах атомистики и кинетической теории газов.

И, таким образом, вскоре из-за нервозности он вновь потерял удовольствие от своей венской должности и стремился к переменам. Изображение 27 Они были отсрочены, конечно, в 1899 году благодаря приглашению в Университет Кларка в Вустере, Массачусетс, вследствие чего пара Больцманов поехала в США в первый раз. Во многих письмах мой дед сообщает о дорожных приключениях и лишь мая бабушка упоминает о втором почетном присуждении ему ученой степени. Изображение 28

_________
Первого сентября 1900 года мой дед был приглашен в качестве профессора теоретической физики в университет Лейпцига. Изображение 29 Последующие два года были самыми несчастливыми для него и семьи. Он чувствовал себя в Лейпциге чужим и не мог освоиться. Пропали дружеские контакты; единственно, у него были плодоносные разговоры с младшими коллегами и у них он всегда встречал сочувствие. Изображение 30

Семья была разрушена. Двое детей остались в Вене, чтобы закончить школу. Мой отец учился в Берлине, моя бабушка сновала туда-сюда между Веной и Лейпцигом.

Состояние души и здоровья моего деда очень сильно страдало от таких отношений. Его различным недугами были: полипы, астма, боли в мочевом пузыре и почках, головные боли, депрессии и нарушения сна. Единственно игра на пианино на протяжении всей жизни доставляла ему радость.

Изображение 31 Резкая и неуловимая критика лордом Кельвином распределения Максвелла-Больцмана и кинетической теории газов привела, в последствие, к глубокой продолжительной депрессии и подавленности.

Также он нашел в Оствальде позже поборника отверженной им энергетики и, как и в Махе, упорного борца с атомистикой. Оствальд, правда, после смерти Больцмана опровергал свое противостояние атомистике, но не Мах.

___________
Все это позволило ему закончить несчастливое лейпцигское интермеццо повторным возвращением в Вену. Первого июня 1902 года он снова принял свою прежнюю профессуру в Вене. Изображение 32

Переселение в Вену и особенно покупка дома в Веринге вызвали у него большой подъем. Он наслаждался своим садом и, наконец, возобновленными пешими прогулками со своими детьми Изображение 33 в виноградники, по парку Тюркеншанц и Венскому лесу.

Его принял император Франц Иосиф и выразил радость по поводу возвращения в Вену. Предложенный дворянский титул мой дед, правда, отклонил со словами:

«Моим предкам, моему отцу и мне было достаточно имени Больцман, такое же должно быть и у моих детей и внуков!»

Он опубликовал много работ, среди прочего «Принципы механики». Изображение 34 В 1903 году он также начал читать очень известные в свое время лекции о принципах натурфилософии, изображение 35, над которыми тогда интенсивно работал. В своем наследстве я нашла стенографированные конспекты работ самых известных философов, а также, наконец, в одной из его записных книжек полную, до этого забытую лекцию, записанную им лично тем самым почерком, который считается экспертами нечитаемым, изображение 36…, …изображение 37 Я смогла расшифровать их лишь после примерно десяти лет усилий. Полная лекция была транскрибирована мною и издана в 1990 году. Изображение 38 Книга давно разошлась; правда, на книжном столике фирмы Мозер я видела антикварные экземпляры. Изображение 39

__________
Состояние моего деда начало резко ухудшаться весной 1906 года. Астма особенно его терзала, а слабость глаз все больше и больше его беспокоила. Разногласия с различными противниками и, с его точки зрения, необъективные профессиональные нападки усиливали его раздражение, предопределяли и умножали в сумме его физические и психические проявления симптомов заболеваний.

И так 5 сентября 1906 года стал неописуемым шоком для всей семьи.

Изображение 40

___________
Можно цитировать бесчисленное количество некрологов и в моем недавно вышедшем томе воспоминаний текст чествований, выпавших на долю моего деда, занимает две страницы мелким шрифтом. Самой высокой почестью была бы, правда, присуждаемая с 1901 года Нобелевская премия, для которой были предложены четыре различные кандидатуры, среди которых дважды был Макс Планк.

___________
Хендрик Антон Лоренц писал в некрологе:

«…Больцман был предводителем нашей науки, …, в каждой области, в которой он работал, он оставил неизгладимые следы своей деятельности».

И его приемник в Лейпциге, профессор Теодор де Курдис говорил:

потушить и включить полностью свет

«…Мы вновь впускаем в наши сердца ушедшее и прежде тяжелое горе. Если раньше кто-то, нервозный от рождения, был вынужден бороться со столь скверными многократными депрессиями и мир ему так благодарен, как он благодарен существованию и деятельности Больцмана, то, в таком случае, мы надолго застынем в безмолвном уважении». Изображение 41

_________
В его маленьких записных книжках я нашла короткое стихотворение в его стенографии, изображение 42 которое очень трудно можно было протранскрибировать, но его я, в конце концов, не хочу скрывать от вас. Там есть маленькое разъяснение его душевного состояния:

Изображение 43

В каморке, тоскуя, больная лежит.

Забытая всеми, о смерти молит.

Вдруг трижды стук в дверь. - Войдите теперь!

Тут юноша стройный пред нею возник:

- О дева, забудь про стенанья и крик!

Ты смерти желала. Я пред тобой!

Тоску оставляя, засни ты со мной.

Взглянув на него, она запылала:

- Нет, юноша, стой! Я смерть ожидала!

Ты нежен, прекрасен, ты статный и сильный,

Как можешь ты стать мне вестью могильной?

Он ей возразил: - Все тот же всегда я.

В беде лишь я мил, а в счастье истаю.

И радостно дева объятья раскрыла,

Сжимая того, о ком прежде молила.

Но миг уж прошел, с теплым вздохом она

На хладную грудь его сникла едва.

 

 

 

 

Л. Больцман и его семья

Христианское имя Людвиг использовалось, по меньшей мере, в трех поколениях предков Больцмана. Прадед Сэмюэль Людвиг Больцман родился 25 марта 1739 г., в Кёнигсберге. 

Его родителями были Георг Фридрих Больцман и Анна Шарлотта, урожденная Вайнхольц. 30 апреля 1769 г. прадед женился на Анне Софи Штрассер, а позднее стал работать в королевском суде в Берлине. Дед Готфрид Людвиг Больцман, родившийся в Берлине 29 мая 1770 г., по всей видимости, рано переехал в Вену, где он организовал производство музыкальных шкатулок, а 25 июня 1799 г. заключил брак с Анной Катариной Клёкрайх. 26 января 1802 г. у этой пары родился сын Людвиг Георг Больцман, который впоследствии стал чиновником Имперского министерства финансов и 1 мая 1837 г. женился на проживавшей близ Зальцбурга 27-летней Катарине Пауэрфайнд. Из троих детей в этой семье старшим был будущий знаменитый физик Людвиг Эдуард, родившийся 20 февраля 1844 г. Вторым ребенком стал сын Альберт, который появился на свет в 1845 г., а третьим – дочь Хедвиг, родившаяся в 1848 г. К несчастью, Альберт умер 15-летним юношей, тогда как Хедвиг дожила до 42 лет. Вскоре после рождения старшего сына, Людвига Георга Больцмана перевели в Вельс, а затем – в Линц, где 22 июня 1859 г. он скончался, в возрасте 58 лет.

Еще до посещения средней школы в Линце, Людвиг Эдуард Больцман обучался частным образом. Уже тогда, его особенно интересовали математика и естествознание. Проблема ухудшения зрения, которую он испытывал во взрослой жизни, объяснялась им тем, что в средней школе ему подолгу приходилось заниматься этими предметами по вечерам, при тусклом свете свечей. Ранняя смерть отца долгое время угнетающе действовала на 15-летнего мальчика. Его мать, происходившая из богатой семьи Пауэрфайнд (в городе Зальцбург до сих пор существует переулок Пауэрфайнд-гассе), вполне компенсировала довольно скромное жалование покойного супруга, расходуя на образование детей средства из собственного состояния. Таким образом, в период обучения в средней школе Людвиг Эдуард брал уроки игры на фортепиано у известного композитора и музыкального педагога Антона Брукнера. Он продолжал играть на фортепиано всю жизнь, совершенствуя технику, а позднее регулярно аккомпанировал своему сыну (моему отцу) Артуру Людвигу, который играл на скрипке. После окончания школы в Линце Людвиг Больцман начал изучать математику и физику в Венском университете, где 19 декабря 1866 г. ему была присвоена степень доктора философии. Когда он еще был студентом, в «Записках Венской академии наук» появились первые две его научные публикации. 19 марта 1868 г., в возрасте всего лишь 24 лет, он был удостоен venialegendi(право чтения лекций в университете) по математической физике, а уже на следующий год получил должность профессора математической физики в Граце. 17 июля 1876 г., незадолго до получения второй должности профессора в Граце, Людвиг Эдуард женился на 22-летней Генриетте Магдалене Эдле фон Айгентлер. В то время Генриетта жила в качестве сироты в доме родителей композитора Вильгельма Кинцля в городе Штайнц, к югу от Граца. Она занималась преподавательской деятельностью, а после знакомства с Людвигом Эдуардом начала серьезно изучать математику в Университете Граца, хотя в те дни это было сопряжено с определенными трудностями для девушки. В этом браке у нее родились Людвиг Гуго (1878-1889), Генриетта (1880-1945), Артур Людвиг (1881-1952), Ида (1884-1910) и Эльза (1891-1966) (См. Рис. 1). Я хорошо помню те интересные истории, которые мне рассказывала бабушка Генриетта Магдалена Больцман. После смерти мужа она прожила вдовой дольше своей свекрови и умерла в 1938 г.

Их старший сын Людвиг Гуго умер от аппендицита. Две дочери – Генриетта и Ида – так и не вышли замуж. Обе они изучали математику и физику, сдав затем экзамены на право преподавания этих предметов в средней школе. В 1905 г. Генриетте была присвоена степень доктора философии. Эльза, самая младшая сестра, стала физиотерапевтом и вышла замуж за д-ра Людвига Фламма, профессора физики в Техническом университете Вены. Их третий сын, д-р Дитер Фламм, является сегодня профессором Института теоретической физики при Венском университете.

Мой отец, д-р Артур Людвиг Больцман, родился в городе Грац. Он изучал физику в Венском и Берлинском университетах, а также механику и электротехнику в Техническом университете Вены (в те годы эти предметы составляли один общий учебный курс). Студентом он сопровождал своего отца в нескольких дальних поездках. Когда я была еще маленькой девочкой, он часто подробно рассказывал мне об этих путешествиях, и сейчас я тоже буду кратко обращаться к ним. Во время поездки в Америку в 1904 г. он воспользовался возможностью провести там ряд экспериментов для своей диссертации на соискание степени доктора философии. Когда началась Первая мировая война, мой отец был младшим преподавателем в Венском университете. После того как война прервала его академическую карьеру, он, как увлеченный сторонник дирижаблей, начал служить в качестве артиллерийского наблюдателя на захваченном у противника дирижабле. А когда война закончилась, стал сотрудником Палаты мер и весов, а позднее – ее директором. 15 января 1922 г. он женился на Паулине фон Кьяри.

О жизни Людвига Больцмана уже рассказывалось во множество изданных книг (например, Jäger 1925, Broda 1955, L.Flamm 1944 и 1957, D.Flamm 1982, Dick & Kerber 1983, Höflechner & Hohenester 1985, Hörz & Laass 1989). Поэтому сейчас требуется лишь добавить к этому некоторые детали – прежде всего, из рассказов моего отца и сохранившихся писем.

После получения второй профессорской должности в университете в Граце, Людвиг Больцман приобрел дом в расположенной поблизости от этого города горной деревне Оберкройсбах и приспособил его для комфортного проживания своей семьи (см. Рис. 3). Поскольку в детстве у него никогда не было никакой физической подготовки (именно этим обстоятельством он объяснял свое плохое здоровье), Людвиг Больцман вскоре установил в своем хозяйстве гимнастический снаряд. Теперь он не только побуждал своих детей к постоянным упражнениям на этом снаряде, но и регулярно совершал с ними длительные прогулки на природе. Во время таких прогулок он всегда пребывал в хорошем настроении – мой отец со всей отчетливостью помнил его подробные ботанические разъяснения в этих случаях. Похоже, как большой любитель природы, Людвиг Больцман использовал эти прогулки, как и катание на коньках в зимнее время, в качестве компенсации за отсутствие у него такой возможности в детские годы. Позднее он даже уговорил моего отца совершить насыщенный событиями велопробег из Вены в Париж. Там, в Париже, он был встречен своими родителями, которые только что прибыли туда из Лондона; все вместе они отправились в оперу, а затем поднялись на Эйфелеву башню. В Граце у моего дедушки была собака овчарка, которая к полудню приходила обычно из деревни к зданию института, дожидалась его у входа, а затем сопровождала хозяина к месту обеда в близлежащей гостинице, где устраивалась возле его ног под столом. Годы в Граце были, вероятно, самыми счастливыми в жизни Людвига Больцмана.

В этот период Людвиг Больцман несколько раз приглашался к королевскому двору по разным торжественным поводам. Однако он был довольно медлителен в еде – вероятно, по причине своей близорукости. Между тем, во время официальных обедов император Франц Иосиф едва прикасался к угощениям, тогда как этикет не позволял его гостям вкушать пищу дольше хозяина. В семье ученого любили рассказывать о досаде Больцмана, когда слуги внезапно уносили его тарелку, почти не давая возможности отведать очередное изысканное блюдо. Но, разумеется, не это обстоятельство послужило причиной его отказа от предложенного ему дворянского титула. «Наша гражданская фамилия вполне устраивала моих предков и останется такой же для моих детей и внуков», – пояснил он, объясняя свое решение.

В последние годы жизни в Граце дедушка быстро и все чаще становился угрюмым. Мой отец отчетливо помнил, как тот на много дней закрывался в своем кабинете, пытаясь решить какую-то проблему и доводя себя до полного истощения. В этих случаях он с большой неохотой разрешал принести ему питье. Его и без того слабое здоровье быстро ухудшалось. У него все чаще менялось настроение, росло состояние неуверенности. Это со всей очевидностью подтверждается его ошибочным отказом от кафедры в Берлинском университете, о котором он вскоре горько жалел.

Печальные, далеко идущие последствия для самого Людвига Больцмана и всей семьи имела смерть его необычайно одаренного старшего сына. Как уже говорилось, мальчик умер в возрасте 11 лет из-за слишком позднего диагностирования аппендицита. Людвиг Больцман горько упрекал себя за то, что слишком поздно осознал опасность заболевания и поверил ошибочному заключению практикующего врача. Эта трагическая потеря способствовала росту его беспокойства и началу депрессий. Глубоким погружением в работу, он надеялся отвлечься от собственных упреков, и долгое время почти постоянно находился в институте, забывая о семье. Теперь единственным его желанием было сменить обстановку и уехать из Граца, поэтому в 1890 г. он принял предложенную ему кафедру теоретической физики в Мюнхене, однако работа в Мюнхенском университете стала лишь очередным периодом временного спокойствия и удовлетворения.

Людвиг Больцман описывал годы работы в Мюнхене как самый счастливый период своей академической карьеры. Здесь он нашел ободряющий круг коллег-единомышленников: Ван Дайк, Финстервальдер, Кляйн, Зонке и многие другие; по вечерам, за кружкой пива тут регулярно обсуждались различные научные вопросы. По их рекомендации, в дополнение к своим обычным учебным обязательствам, Людвиг Больцман стал читать в университете лекции по математике – главным образом, по теории чисел. У него завязались тесные дружеские отношения с фон Ломмелем, профессором экспериментальной физики, и с будущим лауреатом Нобелевской премии по химии фон Байером. Когда они все вместе были приглашены в гости к принцу Луитпольду Баварскому, они много говорили по различным вопросам физики. Вначале семья Людвига Больцмана проживала на улице Максимилиан-штрассе, откуда было легко добираться до университета и до оперного театра, где он мог слушать столь любимые им оперы Рихарда Вагнера. В свою очередь, семье Больцмана особенно нравилась опера «Евангелист» Вильгельма Кинцля. Как рассказывал мой отец, в это время бабушка регулярно зачитывала вслух университетский академический вестник, чтобы дедушка не утомлял свои глаза. Поскольку она сама была математиком, она делала это со знанием дела. Однако чувствовалось, что она также испытывала большое беспокойство, поскольку именно по ее настоянию, во время недолгого пребывания в Мюнхене, семья дважды меняла квартиру, а в конце концов вообще переехала в Вену.

То обстоятельство, что Людвиг Больцман покинул Мюнхен с его ободряющим кругом друзей и коллег после стольких лет благополучной жизни, объяснялось, главным образом, быстрым ростом у него близорукости и его страхом полностью потерять зрение – что и в самом деле начало происходить в последние годы его жизни. Он боялся, что станет непригодным для выполнения своей работы в Мюнхене, а в результате останется в старости без средств. Он вспоминал раннюю смерть своего отца и пример ослепшего физика Георга Симона Ома, который остался без пенсии и кончил свою жизнь в ужасающих условиях. Хотя как университетский профессор Людвиг Больцман был гражданином Баварии и королевским баварским тайным советником, ему не полагалась пенсия, и в случае, если бы он заболел и не смог работать, его семья осталась бы без содержания. Для его жены Генриетты это было хорошим основанием настаивать на возращении в Австрию. После получения им кафедры в Венском университете в 1894 г., ему была обещана полноценная пенсия в случае его нетрудоспособности, с учетом всего проработанного ранее в Австрии времени. Однако, как рассказывал мой отец, Людвиг Больцман не только не чувствовал себя хорошо в Вене и скучал по ободряющему кругу друзей, но начал вступать в споры с некоторыми из своих нынешних коллег. Он все более переживал из-за критики результатов своей научной работы. Так, Эрнст Мах, которого он лично очень уважал, предстал перед ним как ожесточенный противник атомистической теории. Людвига Больцмана оскорбило также то, что после того, как он принял кафедру в Мюнхене и приостановил свое членство в Австрийской академии наук, а потом вернулся в Венский университет, ему пришлось долго дожидаться восстановления своего членства в академии. Как стало известно, против немедленного решения этого вопроса возражал сам император Франц Иосиф. Во многих письмах того времени выражается разочарование Людвига Больцмана по этому поводу. Видя эту ситуацию, мой дедушка горько сожалел о том, что ранее настаивал на переезде в Вену. Об охватившем его беспокойстве ясно говорит его попытка вновь побыстрее покинуть Вену и вернуться в Мюнхен, невзирая на отсутствие там какого-либо пенсионного обеспечения по старости. Его коллеги-ученые в Мюнхене приветствовали это решение, однако это возвращение не состоялось из-за министерских решений. Через 6 лет, в 1900 г., Людвиг Больцман отправился в Лейпциг. Хотя некоторые из его коллег – такие, как Брунс, Креднер и Винер – оказывали всяческое содействие, прочно обосноваться в Лейпциге ему тогда не удалось. Дело в том, что и здесь он встретил противника атомистической теории в лице Оствальда. Спустя 2 года, вновь охваченный беспокойством, Людвиг Больцман окончательно возвращается в Вену (см. Рис. 2).

В поздние годы своей жизни Людвиг Больцман предпринял несколько долгих путешествий. О третьей его поездке в Америку, совершенной им в одиночку в 1905 г., стало широко известно благодаря написанной им с большим юмором небольшой книжке «Путешествие одного немецкого профессора в Эльдорадо». Завершая эту персональную часть моего вступления, я хотела бы рассказать о его других, менее известных путешествиях.

20 июня 1899 г. супруги Больцман поднялись на борт лайнера «Кайзер Вильгельм дер Гроссе». Плавание, маршрут которого проходил через Саутгемптон и Шербур в Нью-Йорк, продолжалось 9 дней. Как часть празднования 10-летия своего образования, Университет Кларка в городе Вустер (штат Массачусетс) пригласил Людвига Больцмана прочитать 4 лекции по теме «Основные идеи и принципы механики», а также, чтобы присвоить ему почетную докторскую степень. Сохранились 6 писем, в которых родители рассказывают своим детям о ходе путешествия. Первое из них было написано непосредственно на пароходе; Генриетта Больцман начала это послание, основная часть которого представляет собой описание обеда из 9 блюд – правда сама она не смогла их отведать, по причине морской болезни. Письмо заканчивается словами дедушки: «Мама так плохо себя чувствует, что больше уже не может писать». В следующем письме из материковых вод Генриетта Больцман пишет: «Папа всегда был в отличном состоянии». Нью-Йорк произвел на обоих огромное впечатление: «Мельтешение электрических трамваев и поездов с паровозами на улицах, под и над ними – это бесподобно. Они перемещаются с огромной быстротой. Что действительно довольно опасно». Следующий пункт пребывания – город Бостон – понравился им куда меньше: «… ужасающая пыль…» В Вустере Больцманы в течение 8 дней были гостями профессора Вебстера. Письма дедушки были полны описаниями многочисленных публичных мероприятий, но, как ни странно, ни слова о почетной докторской степени; дедушка был все время так занят, что просто не находил времени для писем. После Вустера они отправились на поезде в Монреаль – вдоль реки Святого Лаврентия к озеру Онтарио, а затем в город Буффало и к Ниагарскому водопаду; потом они совершили поездку на пароходе по озеру Эри. Последнее из писем было отправлено дедушкой из города Питсбург 17 июля, и в нем вспоминалось о происходившем в Вустере: «Все прошло довольно скучно. Я прочитал свои лекции, как и остальные приглашенные (француз, итальянец, испанец и швейцарец), но у них получилось еще хуже». В этом письме назывался оставшийся маршрут: Вашингтон, Балтимор, Филадельфия, Нью-Йорк. И как раз из Нью-Йорка, 25 июля, началось их обратное плавание до города Бремен.

За период с конца июля до начала октября 1901 г. Людвиг Больцман вместе с моим отцом совершили путешествие от Лейпцига до Средиземного моря (см. Рис. 4). Была надежда, что это улучшит его расстроенное психическое состояние. Однако в пути он сильно страдал от жары. «Папа все время потеет и ругается», - писал мой отец 8 августа на борту парохода «Пера». Их маршрут пролегал из Гамбурга, через Лиссабон, Алжир, Мальту, Афины, Константинополь и Бандырму в турецкий порт Чанаккале. Из-за вспышки эпидемии чумы, они не смогли, как планировалось, продолжить плавание от Константинополя до Одессы. В течение долгого времени их лайнер находился в карантине. Впрочем, они каждый день с удовольствием играли в шахматы, 4 октября прибыли обратно в Лейпциг.

Причиной второй поездки Людвига Больцмана в Америку (21 августа – 8 октября 1904 г.) стало его участие в конгрессе во время проходившей здесь в городе Сент-Луис Всемирной выставки. Во время этого путешествия его также сопровождал мой отец. На этом раз плавание из Гамбурга в Нью-Йорк на грузопассажирском пароходе «Белгравия» продолжалось 10 дней и оказалось весьма суровым и некомфортабельным. Постоянно завывавший туманный горн не давал уснуть. «Дражайшая мама», - писал он в своем письме (так он всегда обращался к бабушке в письмах) (см. Рис. 10), - «корабль наш довольно неважный и содержит массу неудобств. Мы оба в порядке. Надеюсь, так будет в течение всего путешествие, которое явно будет более утомительным, чем это полезно для моего возраста и для состояния моих нервов». Несколько позднее он написал: «Я болен, и если эта ужасная меланхолия, которая владеет мной сейчас, не пройдет в Вене, я просто не смогу читать лекции». По прибытии в Нью-Йорк они продолжили свое путешествие, отправившись 3 сентября в Филадельфию, Вашингтон, Детройт, Чикаго и Сент-Луис. Обратное плавание в Гамбург проходило на пароходе «Дойчланд». Это путешествие в Америку с дедушкой, посещение ими Всемирной выставки в Сент-Луисе, прочитанные дедушкой лекции по статистической механике и его избрание членом Академии, а также поездка к Ниагарскому водопаду – все это самые яркие впечатления в молодости моего отца.